Осиное гнездо

Я, значит, бегом, схватила двух рожковые виллы и в атаку.

— Ну-кось, брось топор, гад ползучий, кричу, не то кишки выпущу. Ну, кому сказано? считаю до трех! Раз, два! Смотрю глазами начал моргать, а потом и вовсе топор бросил.

— Ты мне, мать, бутылку поставь и я успокоюсь, а то эта курва зажимает. Наварили ведь недавно десять литров, чего жалеть-то? Тогда я и говорю дочке: Аня, неси флягу, не жмись, мы с зятьком тяпнем, что тут такого? Не жадничай.

— Ему, мама, нельзя пить, у него белая горячка после выпивона начинается. Дите-то одно он уже загубил. Вы хотите, чтоб и мне конец пришел?

— Дочка, ты неси, а его я беру под свое наблюдение. Ну короче мы с им вдвоем тянули-тянули, я не знаю, что с им было, а вот я-то на следующий день в канаве валялась и грозовой дождь на меня всю ночь лил. На мне даже сухой ниточки не было. Даже мою блевотину начисто с груди смыло.

— Гы-гы-гы! — закатилась Мария. — Пирожок тоже, небось промок. А зятек тебя не мусолил, как ты думаешь, гы-гы-гы! Ну, чтоб не последняя. А за Василька тебе спасибо. Он хоть и мал еще, но уже вынослив. Ух ты бычок некастрированный. Годика через два-три, ты будешь незаменим.

Света подошла, взяла за руку смущенного Василька и сказала:

— Пойдем, ты мне и такой нравишься. Не ходи больше к этой кобыле, ей жеребец нужен, а не такой как ты.

Василек покорно поднялся, обхватил Свету за талию, и они ушли на сеновал и больше не возвращались.

Вскоре ушла и мать Василька, а Мария стала готовиться ко сну, но вдруг набежали мальчишки — Ваня, Женя, Андрюша. У каждого была бутылка под мышкой. А Ваня принес две. Они весь день работали, чтобы добыть такое богатство.

— Ну, мальчики мои дорогие, спасибо, что не забываете, Я уже скучала без вас.

— А пирожок будет? — нагло спросил самый старший Иванко, которому через четыре месяца должно было исполниться восемнадцать лет. А то Андрюша еще не пробовал, угости его первого.

Мария приспустила новенькие джинсы, сверкнула рыжими завитушками, прятавшимися между жирных ляжек, подошла к Андрюше вплотную и сказала:

— Хошь, потрогай! Ты такое еще в жизни не видел, правда?

Андрюша засмущался и отрицательно покрутил головой. Чувство брезгливости, смешанное с желанием познать женщину боролось в нем не на жизнь, а на смерть.

— Мне лучше уйти, — сказал он, облизывая высохшие губы.

— Иди, тебя никто не держит, — Мария застегнула джинсы и подошла к столу. — Зеленый он еще и видать, палка у него еще гнется, как сырая сарделька, рано вы его привели. Пусть подождет годик, лет-то сколько ему?

— Он старше меня на год, — сказал Женя.

— Неужели? Ну-ка, Андрюха, подойди ко мне.

Андрей сидел на месте, не шевелясь.

— Подойди, подойди! — кричали его дружки. Мальчик встал, подошел к столу.

— Ты только стой, не шевелись, понятно? и глаза закрой, — сказала Мария. Она медленно расстегивала штанишки, не торопясь, извлекала возбужденную плоть. У мальчика потемнело в глазах. Он уже не понимал, что с ним происходит и тихо стонал, то открывая, то закрывая глаза. Ему казалось, что из него вытягивают жилы и высасывают кровь, но это ощущение было таким парализующее приятным и томительно сладким, что он боялся пошевелиться, опасался, чтобы это не прервалось. Надвигался паралич не только всего тела, но и мозга, всей души, всего его сознания. Он никогда не думал, что это так сладко и вместе с тем так гадко. Он наблюдал раньше собак во время случки и даже бил кобеля палкой по хребту, но кобель не уходил, терпел побои.

Мария глотала сосиску, слегка покусывая ее. Когда было все кончено, мальчик свалился на кровать, где спало четверо детей валетом.

Мария выпила стакан водки, постелила дерюгу на полу, сняла с себя одежду, и в чем мать родила, легла, скрестив руки на затылке.

— Ну, кто первый, налетай! Остальные становитесь в очередь.

Первым был Иванко, самый старший из этой компании.

— Ребята, не очень надирайтесь, а то от вас толку не будет. Я-то могу, мне все равно, а вот вам, мужикам, вредно. «Ой вы очи, очи дивочи»… да не туда, дурак. Не снайпер ты, Ваня. Эх, ма! Женька, давай ты!

Но Ваня быстро реабилитировал себя, и Мария затихла. Она даже впилась ему в губы.

Блуд продолжался до рассвета, пока не проснулись голодные дети и не начали ползать по обнаженной распутной матери, с которой сползла дерюга. Юные кавалеры исчезли, оставив на столе пустые бутылки, и унесли пустые души, и пустые развратные сердца.

64