Осиное гнездо

У Марии еще жива была мать Аксинья, ее головная боль. Она лежала в другой комнатенке, где стояла плита с одной конфоркой, в которой практически не теплился огонь ни зимой, ни летом по причине отсутствия дров и еще потому что печка катастрофически дымила. Мария отселила мать еще в прошлом году, выделив ей сетку от старой металлической кровати с поломанными спинками, постелив на сетку соломенный тюфяк и выдав старую ватную подушку под голову и пропитанную детской мочой дерюгу в качестве одеяла. Причина такого нежного отношения к матери проста: Мария не желала иметь лишнего свидетеля своих ночных оргий и удовлетворения животных инстинктов, перед которыми она, как и ее мать когда-то, была просто бессильна. И не только поэтому. От матери в последнее время стал исходить сильный дурной запах и однажды, когда она увидев на матрасе свежие круги от мочи, пришла в ужас и стала дергать мать за плечо:

— Ты что, корова, под себя мочишься? Лень на двор выйти? Ну-ка вставай, живо! Я не потерплю этого, слышишь? Вставай, хватит дрыхнуть, кочерга старая.

— Я, дочка, не сплю, — ответила мать, открывая глаза. — И уже давно. И то, что я сходила по маленькому под себя, видать произошло во сне и теперь я сама переживаю. Ты не серчай.

— Но почему такая вонь? Даже от дохлой лошади так не пахнет, как от тебя, — сказала Мария, сознательно преувеличивая и сгущая краски, чтобы в очередной раз подчеркнуть свое превосходство. Благо, теперь можно было унижать матушку сколько угодно, поскольку она стала беспомощной не только духовно, но и физически.

— Ну что я могу с собой поделать? — выдавила из себя Аксинья. — Это, видать, болесть, дочка. Гляди, и с тобой может случиться такое же, когда будешь старухой. Эти мужики, в особенности, когда их много, к добру не приводят. Еще хорошо, что я не больна сифилисом, а так всяких женских болячек хоть отбавляй.

— Не надо было вести сучий образ жизни, мама, — сплеча рубила дочка. — С кем только ты ни спала. Ты почти два села обслуживала. Девять детей нашлепала от разных алкашей. Вот я, например и не знаю, кто мой отец, да и ты сама не знаешь, верно я говорю?

— Почти верно, дочка, — согласилась мать. — Только ты, я вижу, кое в чем уже перещеголяла меня. У меня, когда я лежала в чем мать родила, молодые пацаны в очереди не стояли, чтоб насладиться моим телом. И я так много не пила, как ты, дочка. И еще: я не достигла такого совершенства в воровстве. Воистину, дети идут дальше своих родителей. В этом ты достаточно преуспела. Впрочем, чего тут переливать из пустого в порожнее. Ты лучше мне кашку свари, али картошечки поджарь. Печет у меня внутри что-то.

— Еще чего? Буду я с тобой возиться! У меня вон сколько щенков по полу ползают, кушать просят, — бурчала Мария с укором, будто ее мать виновата, что у нее так много деток и тоже от разных отцов, уже и не упомнить от кого. — Впрочем, я буду тебя потихоньку подкармливать, только ты с сегодняшнего дня переселишься в холодную комнату. Там я тебе жбан поставлю, мочись туда: я буду выносить. А тут, ну терпеть невозможно, сама понимаешь.

— Ладно, дочка, спасибо за заботу, — сдалась мать, вытирая шершавой ладонью морщинистое лицо, по которому катилась старческая слеза.

В тот же день она обрела новое место ночлега в углу за холодной печкой.

На дворе стоял сентябрь, золотая пора, когда уже не так жарко и еще совершенно не холодно даже ночью, хотя в горах ночью всегда свежо. На первое время ей здесь показалось даже хорошо. По ней не ползали внучата, не писали ей на живот, не царапали и не плевали в лицо, она не слышала обидных слов типа: замолчи, старая кляча. К запаху собственной мочи она как будто привыкла; хуже было, когда она раз в неделю вынуждена была выползать на четвереньках на улицу по большой нужде. Ползти надо было гораздо дальше с конца длинного коридора туда и обратно. Мария все чаще забывала приносить кашу или вареную, ничем не заправленную картошку, да кусочек черствого хлеба. И внучата к ней не заходили. Иногда она их звала, манила пальцем, но двенадцатилетний дебильный Иванко отрицательно крутил головой и говорил: от тебя несет, а это у меня вызывает чих и хохоча, и куда-то убегал.

В комнату через одиночные стекольные рамы в достаточном количестве проникал свет и в результате плохого соединения рам, в щели дул ветер, нес с собой влагу, а позже и холод. Да и стены, особенно по углам, цвели от конденсации влаги.