Осколки голограммы

Близость текста к «историческим документам» обманчива даже в том случае, когда описанное соответствует произошедшему в реальности и нет ошибок в датах, адресах, именах участников и оценке масштаба события. К тому же мемуары сохраняют свою ценность «исторического документа», даже когда они содержат множество ошибок и явно некорректных оценок и суждений. Причем и в этом случае, помимо «аромата эпохи» и «своеобразия личности», они информативны. Натяжки и вымысел, в принципе нередкие в мемуарах, требуют особенно пристального исследовательского внимания. На плодотворность такого анализа указывает, например, статья М. Д. Эльзона, посвященная П. В. Быкову[534]. Но в целом критика достоверности мемуарного текста носит локальный характер.

Причиной тому является жанровая природа. Мемуарный текст, сочетая и документальную, и художественную природу, имеет познавательную ценность и воспринимается в качестве источника. Такое восприятие свойственно и для широкого читателя, и для исследователя эпохи. Мнения и суждения, содержащиеся в мемуарах, в глазах исследователя подчас обретают значение факта. Фактические сведения и оценки подчас воспринимаются как объективная реальность, тогда как они всегда субъективны.

«Домыслы» мемуариста трактуются комментатором как своего рода помеха к познанию объективной действительности, явленной в фактах, так же как погрешности памяти. Интерес к оценкам мемуариста и одновременное признание фактической недостоверности поясняется сбоем в механизме памяти либо предвзятостью автора, но не целостным замыслом. А установка на познание порождает прямолинейную оценочность, простирающуюся уже в область этики, область личных мнений и чувств «я»: правильно или неправильно думает и чувствует мемуарист.

Воспоминания А. Я. Панаевой – благодарный материал для исследователя, задавшегося вопросом об авторской «проекции» на пережитое и увиденное, стремящегося хотя бы гипотетически определить мотивацию автора, именно так написавшего именно об этом и именно потому промолчавшего о чем-то ином. Ее мемуары ассоциируются с кругом памятников, по праву считающимися центральными в «золотом фонде» русской мемуаристики: воспоминаниями И. И. Панаева, Д. В. Григоровича, П. В. Анненкова, А. И. Герцена, И. С. Тургенева. Тесная близость этих литераторов к В. Г. Белинскому и кругу «Современника», общность литературной и общественно-политической эпохи обуславливает частоту обращений столь разных авторов к одним и тем же именам и эпизодам. Многие эпизоды, живо и горячо обсуждавшиеся современниками в личной переписке, значимые в течение их жизни, в их итоговых текстах оказываются обойденными молчанием либо описываются довольно бегло, а в дальнейшей истории за ними закрепляется роль источника познания. Читатель в состоянии понять, что видение мемуаристом личности другого человека субъективно. Но осмысление проблемы этого и такого видения порождает следующий вопрос: в чем и насколько мемуарный образ соответствует реальному представлению современников об историческом лице?

Ответы на этот вопрос также иногда появляются в отдельных статьях, например, И. В. Ивакиной[535] и И. И. Чайковской[536]. Внимание обеих исследовательниц привлекли ошибки и тенденциозность мемуаристки, в первую очередь по отношению к Тургеневу. И. В. Ивакина приводит доводы в пользу правдивости (хотя бы частичной) в освещении черт характера Тургенева[537]^[538]. И. И. Чайковская также обращается к «тургеневским» эпизодам воспоминаний Панаевой и подробно рассматривает частные высказывания Григоровича и его «Литературные воспоминания» в связи с ее выпадами против Тургенева. Традиционны ссылки на оценку К. И. Чуковского: суждение Панаевой о современниках «обывательски поверхностно», она «слишком много внимания обращает на обывательские, ничтожные мелочи, слишком хорошо запоминает всевозможные интриги и дрязги. Порою, описывая то или другое большое событие, она не примечает его внутренней сути»¹¹.