Осколки голограммы

В процитированной выше книге Л. Я. Гинзбург «Психологическая проза» подробно рассматривается метод мемуарного повествования Сен-Симона. Отмечается стремление Сен-Симона «понять человека»: «В предисловии к “Мемуарам” он прямо говорит, что события останутся для нас в хаотическом состоянии, пока не будут охарактеризованы принимавшие в них участие люди и объяснены поступки этих людей»[545]. И далее: «Историки сначала уличили Сен-Симона в пристрастности, в субъективности, во множестве неточностей и отступлений от истины. Потом было провозглашено: “Мемуары” Сен-Симона – не история, а поэзия. <…> Ив Куаро <…> трактует Сен-Симона как гениального визионера, чье воображение порождает, изобретает воспоминание. Не художественный вымысел, а именно воспоминание, в котором реальное неотделимо уже от воображаемого»[546].

В той же главе книги Л. Я. Гинзбург обращается к «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо, произведению, вызвавшему множественные «указания на <…> неточности и ошибки и в особенности на роль воображения и вымысла в процессе создания его мемуаров»[547]. Гинзбург приводит слова Руссо: «Вся первая часть была написана по памяти; я, возможно, сделал там много ошибок. Вынужденный писать по памяти и вторую часть, я, вероятно, сделаю их гораздо больше… У меня есть один только верный проводник, и я могу на него рассчитывать, – это цепь переживаний, которыми отмечено развитие моего существа, а через них последовательность событий, являвшихся их причиной или следствием… Я могу пропустить факты, изменить их последовательность, перепутать числа, – но не могу ошибиться ни в том, что я чувствовал, ни в том, как мое чувство заставило меня поступить; а в этом-то главным образом все дело… Дать историю своей души обещал я, и, чтобы верно написать ее, мне не нужно документов, – мне достаточно, как я делал это до сих пор, заглянуть поглубже в самого себя»[548].

Приведенные цитаты плодотворны для размышления о мемуарах Панаевой. Во-первых, мы почти не располагаем сведениями о круге ее чтения. Однако и Сен-Симон, и Руссо, будучи знаковыми фигурами своего времени, занимали умы русских литераторов. Панаев же, свободно читавший по-французски и следивший за французской литературой, по свидетельству П. П. Соколова, «понял, что из нея можно сделать умную подходящую для себя подругу и, женившись на ней, настолько развил ее, что эта наивная простушка превратилась в известную писательницу»[549]. Даже поверхностное, отрывочное, опосредованное знакомство Панаевой с наследием Сен-Симона и Руссо могло повлиять на ее представления о литературном жанре воспоминаний.

Во-вторых, соображения о «цепи переживаний», фиксирующей ход событий, о памяти чувства, о воображении, изобретающем воспоминание, как представляется, могут быть приняты как более общие характеристики, приложимые и к другим писателям, выступающим в жанре воспоминаний. В таком ракурсе интерес Панаевой к «бытовому», к психологической, а не идеологической стороне конфликта, к воспроизведению диалогов сорокалетней давности дает более ясные представления о характере написанного ею литературного текста.

Реконструкция отдельных эпизодов и рассмотрение воспоминаний Панаевой в литературном контексте корректирует представление о ее мемуарах как о сомнительном источнике историко-литературных фактов, главным достоинством которого является колоритная живость бытовых дрязг. Для примера обратимся к эпизоду, посвященному делу об огаревском наследстве, и к цепочке эпизодов, связанных с И. С. Тургеневым.

Прежде всего отметим ближайший литературный контекст ее воспоминаний. В нем в первую очередь следует назвать «Литературные воспоминания» Ивана Ивановича Панаева[550]. Напомним, что последовательность их выхода отличается от привычной для современного читателя. Первой публикацией стало «Воспоминание о Белинском» (Современник. 1860. № 1), затем первая и вторая части. В № 11 за 1861 г. напечатано «По поводу похорон Н. А. Добролюбова».

Параллельный просмотр «Литературных воспоминаний» Ивана Панаева и «Воспоминаний» Авдотьи Панаевой (Головачевой) выявляет ряд общих для обоих текстов эпизодов: перевод Панаевым «Отелло», поездка в Казань через Москву, знакомство с Белинским и литературным кругом, визит Гоголя к Аксаковым, раздел имущества в Казани, переезд Белинского в Петербург и т. д. Отметим, что Панаев отказался от повествования о конфликте из-за огаревского наследства, тогда как Панаева достаточно подробно излагает этот эпизод. У нас нет фактов, чтобы говорить об участии или неучастии в этом деле Панаева и Некрасова, однако молва приписывала и тому и другому самые неблаговидные мотивы и действия.