Осколки голограммы

Речь идет об обаянии – особом даре человеческой личности, которым люди наделены не в равной степени. Для нас важно понятие «магнитность». Эпитет «женственный» означает ту «мягкость», то есть не-рассудочность, притяжения к личности, иррациональное, сопоставимое с музыкой, а потому чувственное переживание (понимая под «чувственным» в современной терминологии «сенсорное»). Было бы неубедительным отрицать в обозначаемом этим термином притяжении оттенок влюбленности, но речь несомненно идет о более крупном чувстве, которое внушает «магнетическая» личность. В поэтической формуле Некрасова: «Белинский был особенно любим…»[609] выразилось общее отношение особого рода любви к Белинскому. Этот род отношения явлен в словах Тургенева, написанных им в минуты раздражения и протеста: «И что ж? теперь наш пастырь, ⁄ Наш гений, наш пророк…» (I: 331; см. также XV-1: 93). В хлесткой и недоброй эпиграмме на Марью Васильевну Белинскую слова «пастырь», «гений» и «пророк» употреблены в ироническом смысле, с долей гиперболы, но они адекватно отражают общее отношение к Белинскому в известной части литературного сообщества, не переставшей осознавать себя его «паствой».

Притягательность Белинского для его друзей косвенно подтверждается обилием подробностей, рисующих его некрасивым, неловким, неуверенным в своей привлекательности, непрактичным, нетерпимым (Белинский ВС: 168, 170, 171, 172, 173, 174, 176, 181, 182). Качества, которые способны охладить человека, в Белинском трогали, побуждали к особенному вниманию, обезоруживали. Сила личности преображала некрасивое в прекрасное[610]. Так объясняется значимость мелких подробностей бытового характера в мемуарном тексте.

Замечание о «магнетическом» притяжении существенно. Общеизвестно, что харизматичные люди производят необыкновенно сильное впечатление на окружающих вживую[611], но это впечатление утрачивается даже в видеозаписи, не говоря о фото или живописном портрете, тем более в памятнике литературы.

Кроме того, замечание о чувственном переживании важно для нас и как характерная черта эпохи. Вспомним слова Герцена: «Я думаю даже, что человек, не переживший “Феноменологии” Гегеля и “Противоречий общественной экономии” Прудона, не прошедший через этот горн и этот закал, не полон, не современен» (Герцен. IX: 23). Судя по мемуарным источникам, Белинский и его кружок руководствовались философскими учениями и в повседневной этике.

В размышлениях об эпохе, в изображении эпохи личность обретает знаковый характер. Тургенев прямо называет Белинского «центральной натурой». В «Литературных воспоминаниях» Панаева Белинский также выступает в качестве центральной фигуры. «Замечательное десятилетие» Анненкова отражает последнее десятилетие жизни и творчества Белинского. И Панаев, и Анненков стремятся воссоздать облик и донести до читателя слово Белинского, вводя фрагменты переписки.

Обратимся к воспоминаниям Полонского. Изображаемая им фигура Тургенева соотносима с фигурой Белинского в названных мемуарах – композиционно, стилистически и по градусу личного чувства.

Закономерно задаться вопросом: как соотносится восприятие и оценка Тургенева Полонским с оценкой его же другими мемуаристами? Мемуарная литература о Тургеневе обширна: о нем писали не только после смерти, но и при его жизни. Если Тургенев предстает в воспоминаниях Полонского некой знаковой фигурой литературной эпохи, следствие ли это одной любви и художественной преемственности менее крупного художника по отношению к более крупному?

Парадоксальным образом частично ответ на этот вопрос дают мемуары Авдотьи Панаевой (1889). Ее «антитургеневский» пафос легко объясним[612]. Известно, что Тургенев и при жизни, и, не менее того, после смерти Некрасова высказывал далеко не комплиментарные, более того, не щадящие суждения о личности бывшего друга, потом недруга, с которым перед смертью все же произошло примирение. Пересказы некрасовских фраз в отрыве от культурного контекста – времени, литературного контекста определенных годов, кружковой атмосферы, мотивации этих слов – несли или могли нести некое искажение. Но в литературном мире тургеневское слово было авторитетно. И концентрация «компромата» на Некрасова была обусловлена, думается, в первую очередь весом авторитета Тургенева, тем ореолом, которым было окружено имя писателя в литературном, шире – культурном мире.

С точки зрения литературной этот источник также любопытен. Панаева явно ориентируется (и в чем-то их почти калькирует) на воспоминания Ивана Панаева. Панаев же был мастером блестящих литературных портретов, которыми богаты его воспоминания и художественная проза.