Осколки голограммы

Финал жизненного пути главного героя «Художника» имеет нечто общее с судьбой Павла Андреевича Федотова (22.06.1815-14.11.1852). Федотов, уроженец Москвы, в 1833 г. по окончании кадетского корпуса поселился в Петербурге и служил в лейб-гвардии Финляндском полку. Художник-самоучка, в 1844 г. он получил разрешение «оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 руб. ассигн<ациями> в месяц»[673] и начал посещать академические классы. В 1848 г. он был назначен в академики, в 1849-м – признан академиком. Но необходимость содержать бедствующих в Москве родных вынудила Федотова отказаться от крупных замыслов, требовавших более серьезной подготовки, и напряженно работать для заработка, который ему доставляли заказные портреты и копии с собственных произведений (ср. в повести Шевченко – Шевченко. IV: 246). К 1852 г. его здоровье было полностью подорвано, у него развилась душевная болезнь, и осенью 1852 г. он был помещен в больницу Всех скорбящих на Петергофском шоссе, где и скончался.

Шевченко и Федотов были знакомы; общей их чертой была приверженность и к изобразительному, и к литературному творчеству, хотя литературное дарование Федотова был достаточно скромным. Шевченко знал о смерти Федотова: «покойник Федотов» упоминается в его дневниковой записи от 26 июня 1857 г. (Шевченко. V: 29).

Душевная болезнь и ранняя смерть художника могли иметь для Шевченко символический смысл. В 1856 г., когда он писал повесть «Художник», он получил отказ в амнистии. 20 июня 1857 г. он размышляет в дневнике о произошедшей с ним душевной деформации: «Я освоился с этим отвратительным спектаклем. Но каково было прежде, когда я не умел, а должен был похоронить в самом себе всякое человеческое чувство, сделаться бездушным автоматом и слушать молча, не краснея и не бледнея слушать, нравственное назидание от грабителя и кровопийцы. <…> Гнусно! Отвратительно! Дожду ли я тех блаженных дней, когда из памяти моей испарится это нравственное безобразие? Не думаю. Потому что медленно и глубоко врезывалось в нее это безобразие» (Шевченко. V: 21). Шевченко приходит к утешительному выводу: «Мне кажется, что я точно тот же, что и был десять лет тому назад. Ни одна черта в моем внутреннем образе не изменилась» (Шевченко. V: 21). Но душевное состояние творческой личности, столкнувшейся с социальной несвободой и невозможностью развивать свой дар, – одна из самых острых проблем во всем творчестве Шевченко.

Насколько безумие художника может казаться литературным приемом, подчас обеспечивающим трагикомический эффект[674], настолько же это был реальный и не столь уж редкий исход человеческих судеб. Обращаясь к ближайшему окружению Шевченко и Григоровича, можно привести еще один пример. Это Василий Алексеевич Агин, младший брат и ученик Александра Алексеевича Агина, знаменитого иллюстратора «Мертвых душ» Гоголя, «Иллюстрированного альманаха» и др. Братья были внебрачными сыновьями помещика Елагина. Старший Агин был знаком с Федотовым и Шевченко и мечтал сделать иллюстрации к «Кобзарю». Его рассказ о судьбе младшего брата приведен в «Памятных встречах» Ал. Алтаева(М. В. Алтаевой-Ямщиковой): «Вспомнилось, как Васю измотали – ведь он не был в свое время выкуплен из податного сословия, и ему “забрили лоб в солдаты”; вспомнилось, как потом, чтобы освободить от солдатчины, которая по тогдашним законам тянулась двадцать пять лет, Васю поместили в сумасшедший дом. В конце концов собрали деньги, чтобы освободить Васю от солдатчины вчистую, “вызволили” его из сумасшедшего дома, но слабый организм, надломленный долгими годами нужды, не выдержал: молодой художник начал пить… Впоследствии он добровольно пошел в ополчение, в морские охотники, во время Севастопольской войны <…> с тех пор как в воду канул»[675].

Этой истории Шевченко мог и не знать. Но типологически она укладывается в контуры судьбы героя повести о художнике.

Повесть Григоровича «Неудавшаяся жизнь» также раскрывает читателю драму талантливого художника, вынужденного пожертвовать собой ради семейства. В «Заключении» герой говорит: «Я умер, умер для жизни» (Григорович: 406), то есть для жизни в близкой ему среде, для искусства. Григорович дает относительно «мягкий» вариант финала – герой жив, не впал в безумие, не сослан. Он добровольно отказался от своего призвания и даже говорит: «Я не очень несчастлив» (Григорович: 406). И все же сходство с повестью «Художник» в сюжетной линии героя достаточно заметно. В ретроспективе при чтении «Неудавшейся жизни», а в особенности при ее сопоставлении с «Художником», легко приходит на память судьба П. А. Федотова.