Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

О произносившихся там речах мы знаем только в пересказах и потому опираться на них не можем. Точно известно одно: главным предметом спора становится политическая фигура Людовика XIV, читается «настоящий курс истории, насыщенный нелестными эпитетами и обращениями к бронзовому королю», причем, к великому возмущению консерваторов, в этих опасных дискуссиях на равных правах участвуют пролетарии и нотабли, невежды и ученые[1296]. Другой скандал: простые граждане, возомнив себя художниками, подсказывают, как можно преобразовать памятник: в лучших традициях революционной трансформации знаков убрать лилии c королевской мантии, заменить корону на фригийский колпак или даже вообще поставить на этом месте новую статую. Один из этих граждан берется за перо, чтобы предложить свой вариант: на этой площади следует воздвигнуть «колоссальную бронзовую статую суверенного народа, который <…> будет держать в руках огромную порванную цепь, накинутую на шею великого короля»[1297].

Разлад в мнениях по поводу спорного памятника не сводим ни к столкновению буржуазии и простого народа, ни даже к соперничеству между республиканцами «умеренными» и «передовыми». Бронзовый конь высвечивает конфликты на нескольких уровнях. К горячим спорам об организации труда, к реальным расхождениям во взглядах на природу народного суверенитета прибавляется дискуссия о могуществе знаков в новой Республике. Некоторые республиканцы из числа «передовых», всерьез интересующиеся социальными вопросами, как, например, Мариус Шастен, бывший редактор газеты «Эхо фабрики», выступают против удаления памятника по двум причинам: это станет насилием над «народным суверенитетом», а вдобавок явится, по сути, «ребяческим» анахронизмом[1298]. В самом деле, Республика, неизбежное следствие «прогресса», лишила жизни знаки умершего прошлого: статуя абсолютного монарха по этой причине утратила свою негативную ауру. Поэтому, пишет Шастен, «мы так же ничего не имеем против статуи Людовика XIV, как самые ревностные христиане сегодня не имели бы ничего против установки на публичной площади Фидиева Юпитера-олимпийца»[1299]. Другие, напротив, по-прежнему видят в знаке не только ненавистный референт, но и живое оскорбление всего, что встает за словом «Республика», эмблему, вокруг которой объединяется вся «тайная реакционная партия»[1300]. Статуи на публичных площадях, гражданские семафоры, не могут быть оторваны от сообществ, которые себя с ними отождествляют.

Перед лицом этого бронзового коня, который, кажется, «уже наделал столько шуму в мире, сколько и конь троянский»[1301], посланник центральной власти Мартен Бернар, лично, пожалуй, сочувствующий сносу статуи, решает его отложить, чтобы охладить страсти. Точнее говоря, он напоминает о правовом принципе, узаконенном еще в эпоху Реставрации: публичные почести и памятники находятся в юрисдикции суверенной власти, в данном случае центрального правительства Республики, а не в юрисдикции власти муниципальной[1302]. Дело откладывают. Это, впрочем, не помешает «красным» клубам вплоть до июля 1848 года подавать прошения об удалении бронзового коня с площади[1303]. Однако после демонстрации-восстания 15 мая 1848 года, разгрома «Ненасытных» в Лионе, а затем подавления июньского восстания 1848 года в Париже соотношение сил на местном и национальном уровне изменяется. «Бронзовый конь», почтенная «собственность нации», продолжает, как и прежде, стоять на площади Белькур. О гражданском конфликте вокруг изваяния напоминают только следы надписей на пьедестале — стертых, а затем написанных заново.

Хирургическая точность: иконоборчество и iconoclash