Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Впрочем, невидимость сама по себе необязательно разрешает конфликты. Иконоборцы могут ею не удовлетвориться и счесть сокрытие или маскировку знака предательством суверенного народа. Архитектор Пер, которому было поручено удалить с барельефов арки на площади Карусели изображение герцога Ангулемского, получает обвинения в «карлизме» и оскорбления только за то, что советует рабочим действовать осторожно, чтобы не повредить скульптуры[1325]. С другой стороны, сообщество, которому скрываемый знак дорог, может усмотреть в его удалении из публичного пространства оскорбление святыни. В данном случае, точно так же как в истории с «перемещенными культурными ценностями», которые нередко именуют «похищенными»[1326], на первый план выходит вопрос о месте, отведенном знаку или образу, причем значение имеет как то место, откуда его изымают, так и то, куда его отправляют. «Присутствие отсутствия», пустота, оставшаяся на месте удаленного знака, сама по себе становится осквернением святыни. Этот вывод справедлив применительно к религиозным материям: перемещение креста католической миссии из открытого пространства в закрытое нарушает всю «теологию зримости»[1327], основанную на ресакрализации публичного пространства. Точно так же обстоит дело и с предметами политическими. Наконец, вывод этот справедлив и с точки зрения художественной: перенос статуи, созданной для того, чтобы стоять под открытым небом, в замкнутое пространство, пусть даже это пространство музея, отнимает у нее часть эстетических достоинств. В 1848 году при обсуждении вопроса об удалении памятника Людовику XIV с площади Белькур в Лионе некоторые из участников дискуссии возражали против такого решения, потому что видели в нем презрение к художественной стороне дела и замаскированную казнь статуи: «Перемещение уничтожит одно из достоинств, которому Лемо [скульптор] придавал большое значение, а именно соотношение между размерами статуи и площадью, на которой она установлена. <…> Итак, переместить — значит нанести памятнику существенный урон»[1328]. Здесь на новом этапе воспроизводится часть классических аргументов, выдвинутых еще в 1790‐е годы Катремером де Кенси, который возражал против самого принципа художественного музея — музея-кладбища, музея-тюрьмы, музея-хаоса[1329].

3. Иконоборческие циклы и разрывы

Чтобы лучше уловить логику постреволюционного иконоборчества, нужно восстановить его собственную темпоральность — темпоральность одновременно и дискретную, и циклическую. Революционный миметизм ведет к более или менее осознанному и ответственному воспроизведению ритуальных жестов — таких, как уничтожение лилий. Тем не менее после каждого революционного взрыва (и в 1830‐м, и в 1848‐м, и в 1870 году) мишени атаки, способы овладения властью, масштаб предстоящего визуального обновления обсуждаются заново. Изучение иконоборческих циклов, а также «перезарядок» иконоборчества (позже мы уточним, что подразумевается под этим словом) позволяет понять, каким образом временно забытые знаки внезапно превращаются в сверхзначимые и вызывающие эмоциональное потрясение, причем во время каждой революции этот процесс развивается по-разному.

Избавиться от политической теологии, 1830–1831

В месяцы, последовавшие за Июльской революцией, социально-политические противоречия не только не разрешаются, но, напротив, резко усиливаются из‐за ощущения «украденной» революции и серьезнейшего социального кризиса: множатся антифискальные бунты и антиклерикальные демонстрации, рождаются рабочие сообщества; республиканская оппозиция открыто выражает свой протест, в частности во время суда над экс-министрами Карла Х (в декабре 1830 года); отказ новой власти от помощи европейским революциям (в Бельгии, а затем в Польше и в Центральной Италии) вызывает возмущение; угроза реставрации Бурбонов остается вполне реальной. Избавление от неприемлемых знаков происходит в тесной связи со всеми этими конфликтами.