Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

На юге Франции война знаков и иконоборческих атак происходит в несколько иных формах. Конфликтующие группы из разных кварталов, каждая со своими прозвищами, эмблемами и местами для общения, обмениваются многочисленными вызовами и оскорблениями. Одна из групп старается отметить свое господство над гражданским пространством целой серией иконоборческих жестов, а другая отвечает ей тем же. Речь не идет ни о реальном захвате власти, ни о поднятии восстания, но скорее об отстаивании коллективной чести, сформировавшейся в ходе циклов взаимной мести, которые не раз повторялись со времен Революции и Реставрации. В архивах сохранились многочисленные следы этих выступлений, на которые власти смотрели с большой настороженностью, разрываясь между боязнью возможных беспорядков, завороженностью экспрессией южан и презрением к распрям соперничающих кланов, «подобных двух детям, которые не могут поделить игрушку»[1423]. Два эпизода помогут нам проиллюстрировать этот тезис.

Эпизод первый. В коммуне Курмонтерраль департамента Эро (1600 жителей) со времен Революции соперничают два политических клана, различия между которыми объясняются не только разницей католического и протестантского вероисповеданий. Мэр по фамилии Амаду, глава «либеральной партии», враждует с кюре по фамилии Беро, главой «партии карлистов», который наводит настоящий ужас на противников своим «сверлящим взглядом» и «громогласными речами»; вдобавок его поддерживает деревенское большинство. Каждая из групп стремится пометить пространство коммуны собственными знаками. После революции 1830 года, лишь только мэр приказывает убрать корону Бурбонов со стен муниципального дома (первый иконоборческий жест), следующей же ночью на пустом месте появляются девять королевских лилий. По приказанию мэра их стирают, но назавтра на том же месте их становится уже восемнадцать, а рядом висит плакат, призывающий всех односельчан разделить с авторами их ненависть к триколору. Кюре, который, как убежден мэр, стоит за всеми этими акциями, неустанно стремится «показать господам либералам, что нас много и мы сильны»[1424]. В церкви на скамью «либерального» семейства кто-то подкладывает человеческие экскременты; под окнами «патриотов» устраиваются ночные «кошачьи концерты»; дети распевают карлистские песни; «Domine salvum fac regem» в церкви не исполняют, а в проповеди кюре предсказывает, что «еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена»[1425]. Иконоборчество, таким образом, ставит себе на службу звуки и даже запахи… Мэр готовит праздник в честь Конституционной хартии, а легитимисты, со своей стороны, устраивают контрпразднование — иллюминацию в честь Дня святого Карла (4 ноября). Что же касается праздника в честь Хартии, который в коммуне отмечают 19 декабря 1830 года и который сопровождается открытием бюста Луи-Филиппа, его ход нарушает атака иконоборцев: четыре сотни человек преграждают путь кортежу национальных гвардейцев, несущих бюст, и разбивают камнями изваяние короля. «Филипп» (так его называют иконоборцы) повержен, и это порождает слухи: к Рождеству можно ждать хороших вестей, «борьба пойдет всерьез». Суверенитет короля французов не представлен в визуальном пространстве деревни, отсюда сомнения в том, кому же в действительности принадлежит власть на местном уровне: растерянному мэру или кюре, который сам себя провозгласил «рыцарем без страха и упрека»?