Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции

Что же касается иконоборчества, направленного против нового порядка вещей, его следы в публичном пространстве 1848 года, демократическом и незавершенном, сравнительно немногочисленны. В обширном массиве документов 1848 года[1434] удалось отыскать от силы три десятка покушений на символы Республики. Они направлены в основном против деревьев свободы (три четверти случаев, в частности в Руане), реже против гипсовых аллегорий (несколько бюстов свободы в Лионе[1435], воздвигнутая на скорую руку статуя Братства в Бýрже, которую неизвестные «чудовищно изуродовали»[1436]), а также против трехцветных флагов (всего два случая). За одним-единственным исключением все эти покушения произведены под покровом ночи — верный признак того, что соотношение сил сложилось не в пользу иконоборцев и они не осмеливаются действовать в открытую. Кроме того, логика действия иконоборцев отличается от той, какая господствовала после революции 1830 года: теперь в обстановке неопределенности, когда возможным кажется любой исход, они не стремятся заменить одну суверенную власть другой; они силой врываются в открытое для всех публичное пространство, чтобы выразить свое несогласие. Весьма значимая картография этих жестов — половина происходят в западной части Франции — наводит на мысль об их политической подоплеке. В самом деле, те редкие зачинщики, имена которых стали известны, имеют в родных коммунах репутацию «белых» и действуют в соответствии с ней: в Бóнне (департамент Вьенна) в разгар церемонии посадки дерева свободы, 7 апреля 1848 года, два юных нотабля, характеризуемые как «легитимисты», бросают вызов мэру коммуны, «старому патриоту», объявляя во всеуслышание, что они «не желают видеть его дерево», а затем, перейдя от слов к делу, сваливают в грязь «и дерево, и венчавший его флаг»[1437]. Ненависть к «красным» движет также иконоборцами из Понтиви (департамент Морбиан), которые срубают дерево свободы и вешают на него лист бумаги с объяснениями своего поступка: «Долой комитет республиканцев, красных, социалистов и коммунистов!»[1438]

Однако к чисто политическим мотивам примешиваются мотивы социальные. Противники дерева свободы убеждены, что слово «свобода» не имеет смысла в тех материальных условиях, на которые они обречены. В том же манифесте иконоборцы из Понтиви прибавляют: «Работу или хлеб — вот что нам обещали. Свобода — это петля». Дерево свободы воспринимается всерьез, и раз свободы не существует, нужно уничтожить дерево свободы. На переход к иконоборческим действиям влияют также межличностные отношения: иконоборцы из коммуны Бо (департамент Морбиан) складывают куски одного из деревьев свободы перед домом мирового судьи[1439]; молодые рабочие из Лаваля на вопрос, почему они срубили такое дерево, отвечают, что причиной стало «недовольство из‐за отсутствия работы»[1440]. В Лиможе дерево свободы оказывается жертвой конфликта домовладельца с жильцом. Жилец, выведенный из терпения упреками домовладельца, недовольного задержкой квартирной платы и сценами домашнего насилия, в отместку срубает дерево свободы[1441]. Деревья свободы становятся, подобно говорящим статуям, вместилищами многообразной ненависти, порожденной причинами и политическими, и социальными. Той же логикой объясняется и уже упоминавшееся в первой главе превращение деревьев свободы в виселицы в знак протеста против налога «45 сантимов»[1442].

Однако в целом, повторю, антиреспубликанское иконоборчество носит довольно ограниченный характер. Как объяснить такое умиротворение? Возможно, дело здесь в недостатке информации: в новом гражданском обществе, складывавшемся после введения всеобщего избирательного права, республиканские администраторы, судя по всему, не обращали особого внимания на иконоборческие поступки, казавшиеся им незначительными. Некоторые демократы, впрочем, осуждали подобное равнодушие, видя в нем преступную слабость. После того как в ноябре 1848 года на лионских набережных был разбит целый ряд бюстов свободы, редакторы газеты «Цензор» предупреждают: видя бездействие властей, «народ сам встанет на защиту избранных им эмблем», ведь Республика не должна «позволять безнаказанно уничтожать свои символы»[1443].