Осмысление моды. Обзор ключевых теорий

Согласно Бодрийяру, мир постмодерна представляет собой коллаж из пустот, образовавшихся на месте значений, которые когда-то существовали, но канули в историю. Он критикует потребительскую культуру, в которой образы, изначально бывшие вторичными по отношению к предметам, сперва подменили их собой, а в конечном итоге оторвались от них и пустились в свободное плавание в том мире смыслов, где образы не имеют референтов в реальности. Как говорит Зигмунт Бауман, в понимании Бодрийяра постмодерность – это не просто изменение, но утрата прежнего режима сигнификации. Это «изменение, которое упраздняет возможность любых дальнейших изменений» (Bauman 1992: 149). Это мир гиперреальности. «Реальность „реальнее реальной“, в том смысле, что она больше не противопоставляет себя чему-то иному, непохожему на нее, фальшивому, иллюзорному или мнимому <…>. В гиперреальности все превосходит самое себя» (Ibid.: 151). В описанном Бодрийяром мире постмодерности такие критерии, как золотой стандарт или идеал, существуют отнюдь не для того, чтобы можно было установить, какое сообщение более правдиво, чем другие. Поскольку мы живем в гиперреальности, где реальное и иллюзорное (или воображаемое) практически неразличимы, нас с легкостью вводит в заблуждение телевидение, и порой мы толком не понимаем, что именно видим – документальный репортаж или разыгранное по сценарию шоу, поддельную Венецию в Лас-Вегасе или подлинную Венецию в Италии, правду или обман. И если мы не можем отделить реальность Лос-Анджелеса от Диснейленда, как Бодрийяр предположил в своей книге «Америка» (Baudrillard 1989), это говорит о том, что «правда не была уничтожена; она утратила релевантность» (Bauman 1992: 149–51). Это радикальная точка зрения, полностью отрицающая достоверность и надежность всего, что мы знаем и принимаем на веру. Она в чем-то сродни концепции «сцены и закулисья» Ирвинга Гофмана, которая не противопоставляет подлинное и наигранное, но описывает различные виды «представлений», разыгрываемых нами для двух видов аудитории, каждая из которых предъявляет свои требования к репрезентации (подробно теории Гофмана обсуждаются в главе 8).

Взгляды Бодрийяра перечеркивают представления о таких устойчивых, четко определенных объективных понятиях, как «идентичность» и «коммуникация». В одной из своих статей (Tseëlon 2010) я уже объясняла, почему идентичность больше не является понятием, пригодным для критического анализа. Также я эмпирически доказала (Tseëlon 1989; Tseëlon 1994; Tseëlon 1995; Tseëlon 2012a), что дискурс моды и индивидуального внешнего облика не бывает таким однозначным и буквальным, каким он часто представлен в упрощенных моделях модной коммуникации (см., к примеру: Barnard 2002). Более того, налицо симптомы истощения семиотики: стремление теоретиков истолковать значение моды в ключе стереотипного подхода подогревается влиянием популярной культуры и академической теории сильнее, чем мнениями самих потребителей моды.

Можем ли мы в таком случае утверждать, что сигнификация моды скорее миф, нежели реальность? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к теориям, которые исходят из того, что организация производства в постиндустриальную эпоху способствует демократизации моды. В рамках такого подхода считается, что модные стили стали доступными одновременно для всех социальных классов, тогда как прежде привилегией одеваться модно пользовалась только верхушка общества, и лишь устаревая, стили просачивались на нижние уровни иерархической пирамиды. Могла ли демократизация спровоцировать эрозию модного символизма? Позиция Бодрийяра противоположна взглядам, на которых основаны подобные теории (см.: Blumer 1969; Crane 2000; Simmel 1957). Он рассматривает тезис о демократизации как часть идеологии, которая создает иллюзию демократизации, смешивая идеологию потребления с потреблением как таковым. Такая идеология поддерживает миф об универсальном значении моды, не меняющемся, по мере того как мода все ниже спускается по социальной лестнице, и маскирует социальное неравенство рассуждениями о демократичности форм досуга, хотя в действительности многие из них доступны только представителям привилегированных классов, но не простым смертным. В своем анализе постмодернистской идентичности Энтони Гидденс подчеркивает, что идея выбора образа и стиля жизни не имеет никакого смысла для тех, чья свобода выбора ограничена низким уровнем благосостояния и другими стесняющими обстоятельствами.

«Говорить о многообразии возможностей выбора, – пишет Гидденс, – не значит полагать, что перед каждым человеком открыты все двери или что все решения, допускающие несколько вариантов, люди принимают, имея полное представление о диапазоне доступных альтернатив» (Giddens 1991: 82). Диана Крейн (Crane 2000) также уточняет, что в своих суждениях о моде XX века она исходит из того, что постмодернистское отношение к идентичности свойственно лишь некоторым слоям населения.