Основания девятнадцатого столетия

Прежде чем закончить этот раздел, я хотел бы сделать еще один шаг, иначе не хватает одного очень важного результата среди тех, которые должны служить для понимания истории нашей науки, а также для понимания науки XIX века. Нам нуж­но еще немного глубже проникнуть в сущность и значение на­учного теоретизирования, и лучше всего это произойдет в результате присоединения к несравненному оружию герман­ской науки — эксперименту. Речь идет только о привязывании, так как эксперимент свойственен только некоторым дисципли­нам, я же должен углубиться, чтобы раскрыть определенные ведущие принципы всех новых наук.

Эксперимент — это прежде всего просто «методичное» на­блюдение. Но одновременно это теоретическое наблюдение.³⁴⁸ Поэтому его правильное применение требует философского размышления, иначе эксперимент будет говорить меньше, чем природа, чем экспериментатор. «Эксперимент, которому не предшествует теория, т. е. идея, относится к исследованию природы как звук детской погремушки к музыке», — говорит Либиг и весьма остроумно сравнивает опыт со счетом: в обоих случаях должна предшествовать мысль. Однако здесь необхо­дима осторожность! Аристотель проводил эксперименты с телом, и ему нельзя отказать в проницательности, но «предше­ствовавшая теория» привела к тому, что его наблюдения были совершенно неверными. Обратимся к «Discorsi» Галилея: из вымышленных бесед между Симплицио (Simplicio), Сагредо (Sagredo) и Сальвиати (Salviati) мы вынесем убеждение, что в открытии истинного закона падения львиную долю занимает добросовестное, возможно непредвзятое наблюдение, а собст­венно теории скорее последовали, чем «предшествовали». По­лагаю, что произошла путаница со стороны Либига, и если заблуждается столь значительный, заслуженный в истории науки человек, мы можем предполагать, что только на основа­нии точнейшего анализа может быть настоящее понимание. И это понимание тем более необходимо, что только из него мы учимся понимать значение гениальности для науки и ее исто­рии. Попытаемся это сделать.