И сразу же пролился свет в хаос, теперь германец разрушил колдовское суеверие в одной из его последних крепостей и навсегда задушил саламандру. Благодаря чисто механической мысли люди смогли правильно представлять процесс сгорания, т. е. найти второй х, второй центр или по крайней мере приблизиться к нему, так что они смогли проводить понятные для человека эллипсы. «Теория флогистона дала развитию научной химии мощный стимул, потому что никогда ранее не обобщали такое количество химических фактов как аналогичных процессов и не соединяли их друг с другом так четко и ясно».360
Если это не дело фантазии, то слова больше не имеют смысла. Но одновременно следует учитывать, что здесь больше действовал теоретизирующий разум, чем наглядность. Бойль был невероятно точным наблюдателем, Шталь, напротив, обладал чрезвычайно острым изобретательным умом, но был плохим наблюдателем. Указанная разница здесь весьма наглядна, потому что в основе идеи флогистона, которая господствовала в XVIII веке и которая принесла своему глашатаю почетный титул основателя научной химии и в свете которой действительно был заложен фундамент позднейшей, более соответствующей природе теории, в основе этой идеи (наряду с теоретическим применением идеи Бойля) лежали явно неверные наблюдения! Шталь полагал, что горение есть процесс разложения, распада — вместо этого оно является процессом соединения. Что при горении увеличивается вес, было уже известно в то время из опыта, тем не менее Шталь (который, как было сказано, был очень ненадежным наблюдателем и в большой степени обладал особым упрямством теоретизирующего человека-рационалиста) предполагал, что горение состоит в улетучивании флогистона и т. д. Поэтому, когда Пристли (Priestley) и Шеле (Scheele) наконец выделили кислород из определенных соединений, они были твердо уверены, что получили знаменитый флогистон, который искали со времен Шталя. Однако вскоре Лавуазье показал, что найденный элемент имеет свойства совсем не гипотетического флогистона, но совершенно противоположные! Обнаруженный теперь и доступный для наблюдения кислород был совершенно иным, чем то, что вынужденно представляла себе человеческая фантазия. Без фантазии человек не может провести связь между феноменами, создать теорию, создать науку, однако человеческая фантазия по сравнению с природой всегда оказывается недостаточной и иной, требующей корректировки эмпирическим наблюдением. Поэтому любая теория всегда будет временной, и наука прекращается, как только начинает руководить догматика.История нашей науки есть история такого флогистона. Филология имеет своих «арийцев», без которых немыслимы были бы ее великие достижения в XIX веке.361
Учение Гёте о метаморфозах в мире растений и гомологии между костями черепа и позвоночника оказали необыкновенное влияние на увеличение и порядок знаний, но абсолютно прав был Шиллер, когда покачал головой и сказал: «Это не опыт (и он мог бы добавить, не теория), это идея!»362 И точно так же прав был Шиллер, когда добавил: «Ум действует в чрезвычайной степени интуитивно, и все мыслительные силы компрометируют воображение, как их общего представителя».363 «Математический анализ, — говорит Карно, — полон загадочных предположений, и из этих загадок он черпает свою силу».364 О нашей физике говорит авторитет, Джон Тиндал (John Tyndall): «Самый мощный из ее инструментов — фантазия».365 И сегодня, как и вчера, во всех науках, везде, где мы стремимся понять новые области и узнать подчиненные факты, впереди идут одаренные фантазией творческие личности. Пластидулы Геккеля, плазомы Визнера (Wiesner), биофоры Вейсмана и т. д. возникли из той же потребности, как и изобретение Шталя. Правда, их фантазию питают и пробуждают многочисленные точные наблюдения. Чистая фантазия, примером которой может служить теория «сигнатур», имеет для науки то же значение, какое для искусства имеет картина человека, не знакомого с техникой живописи, но ее гипотетические предположения не являются наблюдениями или фактами, но попыткой упорядочить факты и вызвать новые наблюдения. Самым ярким флогистоном XIX века было не что иное, как теория Дарвина о естественном отборе.