Основания девятнадцатого столетия

Происходят религиозные войны, в которых католики (как Ришелье) объединяются с протестантами против других като­ликов. Гугеноты борются с галликанами за господство, папи­сты и англикане обезглавливают друг друга, но повсюду на первом плане стоит политический момент. Протестант больше не знает наизусть Евангелие, его занимают теперь другие инте­ресы. В церковном смысле слова даже благочестивый Гердер не может быть назван верующим, он слишком много прислу­шивается к голосу народов и к голосу природы. Иезуит, как ду­ховник монархов и миссионер народов, закрывает глаза на все догматические ошибки, если это укрепляет власть Рима. Про­сто видно, как могучий импульс, исходящий от Лютера, уносит людей прочь от церковно-религиозных вещей. Конечно, не все они идут в одном направлении, но и расходятся. Однако тен­денцией, которую мы можем наблюдать и в XIX веке, является рост равнодушия, а именно равнодушия, в первую очередь за­тронувшего неримские церкви как наиболее слабые. Это также важнейший политико-церковный момент для понимания XVII, XVIII и XIX веков, потому что он относится к тем немногим ве­щам, которые (как утверждает Мефистофель о политике) не начинаются всегда сначала, но идут определенным путем. Многие говорят и жалуются, а некоторые ликуют, что это озна­чает отпадение от религии. Я в это не верю. Об этом можно было бы говорить лишь в том случае, если бы доставшаяся нам христианская церковь была бы понятием религии, а что это не так, думаю, я разъяснил достаточно ясно и неопровержимо.⁴³⁰ Чтобы это утверждение соответствовало действительности, следовало бы осмелиться предположить, что Шекспир, Лео­нардо да Винчи, Гёте не имели религии, а также многое другое. Тем не менее этот процесс означает, несомненно, уменьшение участия Церкви в общих политических делах общества, эта тенденция проявляется уже в XVI веке (например, в таких лич­ностях, как Эразм и Мор) и растет с каждым годом. Она являет­ся одной из крайне характерных черт находящегося в стадии становления нового мира, чертой одновременно истинно гер­манской и вообще древней индоевропейской.

Насколько было невозможно даже схематично набросать на двадцати страницах политическую историю шести веков, на­столько необходимо было полностью осветить именно этот пункт: Реформация является политическим событием, а имен­но, решающим среди всех. Лишь она вернула германцев к са­мим себе. Думаю, не нужно комментариев, чтобы заметить важность этого взгляда для понимания прошлого, настоящего и будущего. Не могу не упомянуть в этой связи одно событие: Французскую революцию.

Французская революция