Основания девятнадцатого столетия

Удивительнейшим заблуждением человеческого суждения следует считать, что эта катастрофа является утром нового дня, границей истории. В результате того, что Реформация во Франции не могла пробиться, потребовалась революция. Во Франции было еще много истинной германской крови, чтобы подобно Испании молча разрушаться, слишком мало того, чтобы полностью вырваться из роковых объятий теократиче­ской мировой силы. Затруднительность гугенотских войн с са­мого начала заключается в том, что протестанты борются не только против Рима, но и одновременно против королевства и его стремления создать национальное единство, так что мы ви­дим парадоксальный спектакль: гугеноты в союзе с ультрамонтанскими испанцами и их противник, кардинал Ришелье, в союзе с протагонистом протестантизма, Густавом Адольфом. Как показывает опыт, сильное королевство является повсюду, в том числе в католических странах, могучим бастионом про­тив римской политики. Кроме того, оно означает (как мы виде­ли в предыдущем разделе) самый надежный путь достижения индивидуальной свободы на основе упорядоченных отноше­ний. У этого дела была плохая база. Еще хуже стало, когда гу­геноты окончательно подчинились и, оставив все политиче­ские надежды, остались как религиозная секта. Теперь они были казнены или изгнаны. Количество выехавших (не говоря уже об убитых) оценивается более миллиона человек. Можно себе представить, какая бы сила выросла сегодня через два века из этого миллиона людей! И это были лучшие люди стра­ны. Повсюду, куда они пришли, они принесли прилежание, образование, богатство, нравственную силу, высокие дела духа. Франция никогда не преодолела с тех пор потерю ядра своего населения. Теперь она была отдана на волю хаоса наро­дов и (вскоре после этого) иудейства. Сегодня известно совер­шенно точно, что уничтожение и изгнание протестантов было делом рук не короля, но иезуитов. La Chaise был истинным инициатором и исполнителем истребления гугенотов. У фран­цузов, как и у других германцев, не было склонности к нетер­пимости, их великий преподаватель права Жан Боден (Jean Bodin), один из основателей современного государства, буду­чи сам католиком, требовал в XVI веке неограниченной рели­гиозной терпимости и отказа от всякого римского вмешатель­ства. Тем временем безнациональный иезуит — «мертвец» в руках своего начальства (с. 528 (оригинала. — Примеч. пер.)) — добрался до трона. С жестокостью, уверенностью и глупостью хищного животного он истребил самое благород­ное в стране. И после того как La Chaise умер, а гугеноты были истреблены, пришел другой иезуит, Le Tellier, и сумел на­столько прибрать к рукам сластолюбивого, воспитанного своими иезуитскими учителями в полном невежестве короля, запугав его страхом ада, что его орден мог перейти к следую­щему этапу борьбы в интересах Рима, а именно к уничтоже­нию всякой истинной, в том числе католической, религиозно­сти. Это была борьба против верующего, но независимого католического клира Франции. Здесь было необходимо унич­тожить утвержденную самыми благочестивыми королями прошлого независимость галликанской церкви и до основания истребить последние следы глубоко внутренней, мистической веры, которая постоянно пускала столь сильные корни именно в католической церкви и в лице Янсена (Jansen) и его по­следователей угрожала вырасти в большую моральную си­лу. Тому, кто хочет познакомиться с истинными origines de la France contemporaine, совсем необязательно читать об­ширный труд Taine. Достаточно внимательно изучить буллу «Unigenitus» (1713), в которой не только многочисленные предложения св. Августина, но и основополагающие положе­ния апостола Павла проклинаются как «еретические», затем можно взять в руки любую работу по истории и посмотреть, каким образом шло выполнение принятой специально для Франции буллы. Это борьба духовно ограниченного фанатиз­ма в соединении с абсолютно бессовестным политическим честолюбием против всего, что сохранялось во французской католической церкви от учености и добродетелей. Самые до­стойные прелаты были смещены и ввергнуты таким образом в нищету, другие, в том числе многие теологи Сорбонны, были просто брошены в Бастилию и их голос умолк, третьи оказа­лись слабыми, уступили политическому давлению и угрозам или были куплены деньгами и богатыми приходами.⁴³¹ Тем не менее борьба продолжалась долго. Наиболее мужественные из епископов Франции требовали созыва всеобщего собора против буллы, которая, как они говорили, «разрушает самые прочные основы христианского учения о нравственности, са­мую первую и главную заповедь любви к Богу». Подобное де­лал кардинал де Нуалье (de Noailles), подобное Парижский университет и Сорбонна, короче говоря, все думающие и серь­езно религиозно настроенные люди Франции.⁴³² Но тогда про­изошло то, что мы вновь переживаем в XIX веке после Вати­канского собора: победила подавляющая сила универсализма. Один за другим даже самые благородные люди приносили в жертву на его алтарь свою индивидуальность, свою правди­вость. Истинный католицизм был истреблен точно так же, как был истреблен протестантизм. Таким образом, созрело время для революции, потому что иначе для Франции оставалось только — как упоминалось выше — испанское разложение. Но для этого у такого одаренного народа было еще слишком много жизненной силы, и он поднялся буквально с яростью долго терпевшего германца, но лишенный всякого морально­го основания и без единого по-настоящему великого человека. «Никогда великое дело не осуществлялось такими незначи­тельными людьми», — восклицает Карлейль в связи с Фран­цузской революцией.⁴³³ Не следует ставить мне в упрек, что я оставляю без внимания экономическое положение. Оно из­вестно, и я считаю, что его влияние значительно, но в истории нет ни одного примера мощного возмущения, которое было бы обусловлено только экономическими обстоятельствами. Человек может вынести любую степень нищеты, и чем больше он нуждается, тем он слабее. Поэтому великие экономические перевороты с их жестокостью (см. с. 830 (оригинала. — При­меч. пер.)), несмотря на отдельные восстания, принимали от­носительно более спокойный ход, постепенно приучая одних к новым, менее благоприятным условиям, других — к новым запросам. История свидетельствует: не бедный, угнетенный крестьянин совершил Французскую революцию, не чернь, но буржуазия, часть дворянства и значительная часть все еще на­ционально настроенного священства, а именно будучи побуж­даемы и подстрекаемы духовной элитой нации. Взрывчатым веществом Французской революции была «серая мозговая субстанция». Для правильного понимания прежде всего необ­ходимо не упускать из виду то главное колесо политической машины, предназначенное соединить внутреннюю сущность отдельного человека с общим. В решающее мгновение от это­го зависит все. Будет неважно, называют ли себя протестан­том, католиком или еще как-то, но важно, будут ли утром пе­ред битвой петь «Господь моя сила» или арии из оперетты: мы видели это в 1870 году. У французов, когда разразилась рево­люция 1870 года, была украдена религия, и они ясно почувст­вовали, чего им недостает, и с трогательной торопливостью и неопытностью пытались ее создать. Национальная ассамблея (Assmblee nationale) проводит свои заседания «под покро­вительством Высшего существа». Богиня разума с плотью и кровью — кстати говоря, истинно иезуитский прием — подни­мается на алтарь, declaration des droits de Phomme религиозное вероисповедание: горе тому, кто не молится! Еще более отчет­ливо мы видим религиозную составляющую часть этих уст­ремлений в увлекающихся и самых влиятельных умах тех, кто подготовил революцию, Жан-Жака Руссо, идола Робеспьера, человека, чья душа была наполнена тоской по религии.⁴³⁴ Но во всех этих вещах проявляется такое незнание человеческой природы, такое поверхностное мышление, что кажется, будто действуют дети или сумасшедшие.