Основания девятнадцатого столетия

Другой путь, который я обозначил как неправдивость, ос­тался полностью неплодотворным. Здесь царил насильствен­ный произвол и произвольное насилие. Уже простое намере­ние рационализировать религию, т. е. приспособить ее к разуму, и одновременно подчинить мышление под власть веры означает двойное преступление против человеческой приро­ды. Это могло удаться только благодаря достигшему неистов­ства догматическому самообману. Церковное учение, сплетен­ное из самых различных чуждых элементов, в основных моментах противоречащее само себе, объявлялось вечной, бо­жественной истиной, чисто индивидуальная, дохристианская философия, известная только из плохих обрывочных перево­дов, полностью непонятая, объявлялась непогрешимой. Без этих мер фокус не удался бы. И теперь эта теология и эта фило­софия принуждались к насильственному браку, и этот монстр навязывался человечеству как обязательная, абсолютная, все­объемлющая система.⁴⁴⁷ На этом пути развитие было прямоли­нейным и коротким. Если божественная истина так многооб­разна, как существа, в которых она отражается, то преступный произвол системы, декретирующей «истину» и пробивающей­ся огнем и мечом, скоро достигает цели, и каждый следующий шаг был бы ее собственным отрицанием. Родоначальником этого метода склеивания мыслей и чувств можно считать Ан- сельма, умершего в 1109 году. Спустя 150 лет после его смерти Фома Аквинский (1227-1274) и Рамон Лалл (Ramon Lull) (1234-1315) уже довели систему до высшего совершенства.

Прогресс здесь был невозможен. Такого рода абсолютная тео­логическая философия как не содержала в себе никакого заро­дыша к возможному дальнейшему развитию, так и не могла по­буждать к умственной деятельности в какой бы то ни было отрасли. Напротив, она неизбежно означала конец.⁴⁴⁸ Неопро­вержимость такого утверждения показала нам уже много раз цитировавшаяся булла «Aeterni patris» от 4 августа 1879 года, которая называет Фому Аквинского непревзойденным, един­ственно авторитетным философом римского мировоззрения даже и для сегодняшнего дня. И в довершение ко всему опреде­ленные любители абсолютного в последнее время даже ставят Рамона Лала с его «Ars magna» выше Фомы. Действительно, Фома, будучи совершенно честным германцем, с гениальным умом, принес все свои знания к ногам великого шваба Альбер­та фон Больштедта, объявляет некоторые высшие тайны — на­пример, Троицу и человеческую природу Бога — непостижи­мыми разумом. Правда, он объясняет эту непостижимость рационалистически, уча, что Бог намеренно так устроил, что­бы была заслуга веры. Но по крайней мере он признаёт непо­стижимость. Рамон этого не допускает, потому что этот испа­нец был в другой школе, у магометан, и впитал там основное учение семитской религии, что все можно постигнуть, и поэто­му он считает, что разумными причинами можно объяснить все.⁴⁴⁹ Он уверен также, что из его метода (вращающихся, раз­ноцветных стеклышек с буквами для основных понятий и т. д.) можно вывести все науки, не изучая их. Так абсолютизм полу­чает двойное завершение: с одной стороны, в серьезной, нрав­ственно устремленной ввысь системе Фомы, с другой — в безупречно последовательном и поэтому абсурдном учении Рамона. Мнение Роже Бэкона, современника этих впавших в заблуждение умов, о Фоме Аквинском я уже приводил (с. 765 (оригинала.— Примем. пер.)). Похоже и так же метко рассуж­дал позже врач, математик и философ Кардан (Cardanus), по­тративший много времени на Рамона Лала: чудесный маэстро! Он учит всем наукам, не зная ни одной из них.⁴⁵⁰

Нет смысла задерживаться на этих заблуждениях, даже если факт, что нас в конце XIX века еще призывают обернуть­ся и пойти по пути неправдивости, придает им печально со­временный интерес. Лучше обернемся к блистательному многообразию тех личностей, которые не подвергали наси­лию свою внутреннюю природу, но старались познать Бога и мир в их простой истинности. Но здесь я должен предпослать методологическое замечание.

Схоластика