Основания девятнадцатого столетия

В намеченных мной выше группах (теологи, мистики, гума­нисты, естествоиспытатели) принятое понятие «период схола­стики» полностью отсутствует. Я полагаю, что здесь и вообще для живого восприятия философско-религиозного развития германского мира оно не нужно, если даже не вредно. Оно идет вразрез с девизом Гёте к его «Историческому обзору», соеди­няя несоединимое и одновременно разрывая звенья единой цепи. В буквальном смысле слова «схоластик» — это просто школьный учитель. Этим названием можно объединить людей, которые черпают свои знания из книг. Такое значение при­обрело выражение в обиходном языке. Но более точным бу­дет следующее. Преобладание диалектической казуистики в ущерб наблюдению, преобладание теории над практикой мы называем «схоластикой». Всякая абстрактно-умственная, чис­то логическая конструкция считается нами «схоластикой», а всякий человек, высасывающий такие системы из своего моз­га — или, как без всякого уважения говорят в народе, из паль­ца — схоластиком. Но в этом понимании слово не имеет исторического значения, подобные схоластики существовали во все времена и процветают и сегодня. С исторической точки зрения под этим названием понимают группу теологов, кото­рые в течение нескольких веков стремились установить отно­шения между мышлением и уже почти сформировавшимся и застывшим учением Церкви. С точки зрения истории Церкви это было вполне приемлемо: «Отцы» установили догмы в су­ровой тысячелетней борьбе. Теперь доктора теологии — «схо­ластики» — в течение 500 лет враждовали друг с другом и спорили о том, как привести это учение Церкви в соответствие с окружающим миром и особенно с природой человека (на ос­новании Аристотеля), пока в конце концов подземный поток истинной человечности не подкопал камень святого Петра, а громовой голос Мартина Лютера не разогнал теоретиков, по­сле чего начался третий период, период практического испыта­ния принципов. Как сказано, с точки зрения истории Церкви такое членение может дать приемлемое понятие схоластики, но с философской точки зрения я полагаю его в высшей степе­ни заблуждением и полностью неприемлемым для истории на­шей германской культуры. Например, что значит, что во всех учебниках Скот Эригена представлен нам как основоположник схоластической философии? Эригена, один из величайших мистиков всех времен, который аллегорически толкует каж­дый стих Библии, который примыкает непосредственно к гре­ческому гностицизму⁴⁵¹ и учит подобно Оригену: ад — это муки собственной совести, небо — ее радости («De divisione naturae». V, 36), каждый человек будет в конце концов спа­сен — «жил ли он в этой жизни хорошо или плохо» (V, 39), веч­ность следует понимать так, что «пространство и время суть неверное мнение» (III, 9), и т. д. Что может связывать этого смелого германца⁴⁵² с Ансельмом и Фомой? Даже если посмот­реть на Абеляра, который как ученик Ансельма и несравнен­ный диалектик стоит намного ближе к названным докторам, кто не признаёт, что если здесь была та же цель — привести в соответствие разум и теологию — то методы и результаты на­столько расходятся, что почти смешно сопоставлять подобные противоположности из–за внешних точек соприкосновения.⁴⁵³ И что значит, когда противников диаметральные противопо­ложности Фомы, Дунса Скота и Оккама тесно соединяют с doctor angelicus? Когда нас хотят убедить, что речь идет о мета­физических различиях между реализмом и номинализмом? На­против, именно эта метафизическая педантичность является внешней оболочкой, настоящая разница — это глубокая про­пасть, отделяющая одно направление духа от другого, это факт, что различные характеры из одного металла куют себе совершенно разное оружие. Долг историка подчеркнуть то, что не каждый сразу заметит, различить то, что вначале кажется одинаковым, в то время как в действительности в глубине стре­мится друг от друга, и наоборот, объединить то, что, как, на­пример, у Данса Скота и Экхарта, имеет кажущиеся противоречия, но по глубокой сути совпадает. Мартин Лютер глубоко ощущал разницу между этими различными доктора­ми. В одной из бесед он говорит: «Дуне Скот очень хорошо пи­сал... и усердно, как следует, и правильно учился. Оккам был понятливым и насыщенным мыслями, остроумным челове­ком... Фома Аквинский был болтун и пустомеля».⁴⁵⁴ И не смешно ли, когда Роже Бэкона, изобретателя телескопа, осно­вателя научной математики и филологии, основоположника истинного естествознания, бросают в один горшок с людьми, которые старались показать, что всё знают, и поэтому затыка­ли рот тому же самому Роже Бэкону и бросили его в тюрьму? В конце спрошу еще: если Эригена — схоластик и Амальрих тоже, как получается, что Экхарт, который, очевидно, находит­ся в непосредственной зависимости от обоих, не является тако­вым, и кроме того, он современник Фомы и Данса?