Основания девятнадцатого столетия

Чтобы предотвратить, кроме всего прочего, подобные недо­разумения у читателя, следует кратко упомянуть два заблуж­дения, проистекающие из этого крупного результата философ­ского исследования природы Декарта и Локка: идеализм и материализм. Физический мир, поскольку его нельзя «знать», начиная с Беркли (1685-1753) совершенно отрицается, и это есть остроумная, но ничего не стоящая игра, потому что здесь просто выдвигается утверждение: поскольку я воспринимаю чувственный мир с помощью ощущений и не имею другой га­рантии его существования, поэтому он не существует; по­скольку я ощущаю запах розы только с помощью носа, поэто­му существует нос (по крайней мере идеал), но еще не роза. Столь же малообоснованным был следующий вывод, который делали слишком поверхностные мыслители, и который нашел свое яркое выражение у Ламетри (1709-1751) и Кондильяка (1715-1780): поскольку мои ощущения воспринимают только чувственное, поэтому существуют только ощущения, посколь­ку мой разум есть механизм, который может только «механи­чески» воспринимать чувственно воспринимаемое, поэтому механика является исчерпывающей мудростью мира. Оба — идеализм и материализм — очевидные ложные заключения, заключения, опирающиеся на Декарта и Локка и противореча­щие самым ясным результатам их работ. Кроме того, оба эти взгляда полностью опускают важную часть мировоззрения Де­карта и Локка: Декарт объяснял механически не весь мир, но только мир явлений, Локк анализировал не весь мир, но только душу, и считал, что не может быть науки тел. Таким ошибкам были подвержены великие гении во все времена. Оставим их в стороне и посмотрим, как наше новое мировоззрение развива­лось на единственно истинных высотах мышления.

Первая дилемма

Я уже отмечал, что природа — это не только радуга и воспри­нимающие ее глаза, но и затронутая этим зрелищем душа и следующая за ним мысль. Это соображение настолько на по­верхности, что не должно было остаться незамеченным Декар­том и Локком, но они находились еще под тяжелым наследием представления об особой, нефизической душе, этот груз так же прочно уцепился за них, как выросший в великана ребенок за плечи Христофора, и иногда заставлял их мышление спотыкать­ся. Кроме того, они были настолько заняты анализом, что не ос­тавалось силы для синтеза. Однако мы находим у них под всякими систематическими и бессистемными оболочками очень глубокие мысли, показавшие путь к метафизике. Из наших представлений о вещах нельзя делать выводы, признавали оба: наши представления о свойствах вещей похожи на вещи не бо­лее, чем боль похожа на заточенный кинжал или чувство щекот­ки на щекочущее перо.⁵⁵² Декарт прослеживает эту мысль дальше и приходит к убеждению, что человеческая природа со­стоит из двух совершенно раздельных частей, из которых толь­ко одна принадлежит миру всемогущей механики, другая — он называет ее душой — нет. Душу составляют мысли и страсти.⁵⁵³ Это доказательство не только глубокомыслия Декарта, но и его истинно естественнонаучного образа мыслей, что он всегда энергично выступает в защиту непременного, абсолютного раз­деления души и тела. Не следует усматривать в этом столь часто и страстно защищаемом убеждении религиозную односторон­ность, нет, Кант через сто с небольшим лет спустя точно пока­зал, почему мы на практике вынуждены «представлять явления в пространстве совершенно отличными от действий мышления» и в этом отношении «предполагать двойную природу — мысля­щую и физическую».⁵⁵⁴