Основания девятнадцатого столетия

Юм сделал решающий шаг к этому: он устранил это искус­ственное разделение себя на две части. Одну хотят объяснить, в то время как вторая совершенно не принимается во внима­ние, сохраняется для ангелов и умерших. Юм встал на позицию последовательно вопрошающего природу — в себе и вне себя, он первым обнаружил метафизическую проблему «как возмо­жен опыт?», поочередно привел все критические замечания и пришел к парадоксальному выводу, который можно обобщить в следующих словах: опыт невозможен. В определенном смыс­ле он был полностью прав, и его блестящий парадокс можно, очевидно, принять только как иронию. Если остаться на точке зрения Декарта и Локка и отложить в сторону их dues ex machina, здание сразу обрушится. И оно обрушилось тем осно­вательнее, что его пристрастность состояла не только в том, чтобы оставить неиспользованной большую и главную часть материала своего опыта, но — прошу обратить на это особое внимание — также в том, что оно полагало возможным непре­рывное, логическое объяснение оставшейся части. Это было схоластическое наследие. Кто сказал им, что природу можно постичь, объяснить? Фома Аквинский мог, потому что он ис­ходит из этой догмы. Но как к этому приходит математик Де­карт, который утверждал, что хочет прогнать из головы каж­дую полученную по наследству мысль? Как приходит к этому John Locke, gentleman, который в начале своих исследований объявил, что хочет установить лишь границы человеческого разума? Декарт отвечает: Бог не обманывает, следовательно, мой разум должен дойти до основания вещей; Локк отвечает: разум — божественное откровение, следовательно, он непо­грешим, насколько он простирается. Это еще не настоящее ес­тествознание, только его начало, отсюда несовершенство ре­зультата.

Для несведущего в метафизике читателя я показал поло­жение нашего молодого, развивающегося мировоззрения того времени с негативной стороны, так будет намного лег­че понять, что должно было произойти для его спасения и продвижения. Сначала его нужно было очистить, очистить от последних следов чужих примесей, затем философ дол­жен был обладать мужеством своих убеждений, он без стра­ха должен довериться морю природы и не полагать (как его матросы), что он пропал, как только шпиль последней цер­ковной башни исчез за горизонтом. Для этого потребно не только мужество, которым обладал бесстрашный Юм, но одновременно торжественное сознание большой ответст­венности. Кто имеет право вывести людей из древней свя­щенной родины? Только тот, кто имеет силу привести их на новую родину. Поэтому дело могло быть выполнено только Иммануилом Кантом, человеком, который имел не только феноменальные умственные таланты, но и столь же выдаю­щийся нравственный характер. Кант — истинный rocher de bronze нашего нового мировоззрения. Абсолютно второсте­пенно, согласны ли мы в частностях с его философскими рассуждениями. Только у него была сила вырвать нас, толь­ко он имел моральное право на это, он, чья долгая жизнь протекала в незапятнанной честности, суровом самооблада­нии, полной отдаче священной цели. В начале двадцатых он писал: «Я представляю, что иногда небесполезно возлагать определенные благородные надежды на свои собственные силы. На это я и опираюсь. Я уже наметил себе путь, по ко­торому хочу идти. Я вступлю на него, и ничто не должно ос­тановить меня на этом пути».⁵⁶⁷ Этого он и держался. Это доверие собственным силам было одновременно сознани­ем, что мы находимся на правильном пути, и он сразу на­чал — второй Лютер, второй Коперник — убирать чужое для нас:

Вы не должны терпеть того,

Что мешает внутреннему миру!