Основания девятнадцатого столетия

Естествоиспытатели–энциклопедисты такого рода (которые в XIX веке нашли продолжение в лице Гумбольдта) сделали чрезвычайно много, если и не для расширения, то для обога­щения представления «природа», и что они могли донести свое религиозное почитание ее, имело философское значение. Это движение по расширению понятия «природа» я бы просле­дил подобным образом во многих областях. Даже Лейбниц, пы­тавшийся спасти теологическую догматику, освобождает природу в широком значении, потому что через его предопре­деленную гармонию все становится супраприродой, но одно­временно все без исключения природой. Самым главным и решающим было большое расширение, которое природа полу­чила в результате включения внутреннего «Я». Почему именно оно должно было быть исключено? Как это хотели оправдать? Как можно было бы продолжать вместе с Декартом и Локком способом, описанным выше, обходить точные факты опыта под предлогом, что они не механические, что их нельзя постичь, следовательно, их следует исключить из наблюдений? Напро­тив, естественнонаучный метод и честность обязывали к про­стому выводу: в природе не все механическое, не всякий опыт можно включить в логическую цепочку понятий. Как следует согласиться с полумерой Гердера: сначала полностью иденти­фицировать человека с природой, а под конец вновь продемон­стрировать его исчезновение — правда, не всего человека, но его «духа» — благодаря предположению внеестественных сил и сверхъестественному управлению?⁵⁷² Здесь также вначале речь шла о простой ориентации духа; разумеется, эта ориента­ция решила все мировоззрение. Потому что до тех пор, пока мы не безоговорочно не причислили человека к природе, так как до тех пор они оба были чужими друг другу, то если в действи­тельности человек и природа чужие друг другу, то и все наше германское направление и метод — заблуждение. Но они не за­блуждение, и так решительное включение «Я» в природу сразу вызвало метафизическое углубление.