Основания девятнадцатого столетия

Ничего не может быть более неверным, чем распростра­ненный обычай изучить Канта по двум или трем метафизи­ческим произведениям: весь мир твердит об этом, но едва ли один из десяти тысяч их понимает, но не потому, что они не­понятны, но потому, что такое явление, как Кант, можно по­стичь только на основании всего творчества. Тот, кто попытается так сделать, скоро поймет, что мировоззрение Канта отражают все его произведения и что его метафизика может быть понята только тем, кто знаком с его естествозна­нием.⁵⁶⁸ Потому что Кант всегда и везде является естество­испытателем, натуралистом. Уже в начале его поприща мы видим его активно занимающимся своей «Общей естествен­ной историей неба», чтобы вымести из наших наблюдений природы бога генезиса и столь прочно приставшую к нам теологию Аристотеля. Он доказывает, что церковное пони­мание Бога заставляет «всю природу превратить в чудо», в этом случае естествознанию, успешно работавшему на про­тяжении двух веков, не остается ничего более, как задумать­ся и «торжественно просить прощения перед судейским стулом религии. Тогда это уже больше не будет природа; это будет только бог в машине, осуществляющий изменения мира». Кант ставит нас, как видим, перед выбором: Бог или природа. Там же он говорит о «негодной мудрости мира, ко­торый под благоговейной миной стремится скрыть ленивое невежество.⁵⁶⁹ Вот что касается работы очищения, благода­ря которой наше мышление стало, наконец, свободным, сво­бодным быть верным самому себе. Но этого было недостаточно, было недостаточно удалить чуждое, нужно было владеть всей собственной областью, это вновь обу­словливало двоякое: необыкновенное расширение представ­ления «природа» и глубокое погружение в собственное «Я». То и другое составили положительный труд, которому по­священа вся жизнь Канта.

Природа и «Я»

Расширение представления о «природе», несомненно, при­вело к углублению понятия «Я», одно вытекало из другого.

Расширение представления «природа» нельзя понимать слишком всеобъемлющим. В то время как Кант завершал свой «Чистый разум», Гёте писал: «Природа! Мы ей окружены и об­виты; все люди в ней, и она во всех; даже самое неестественное есть природа, самое пошлое филистерство имеет что–то от ее гения. Кто не видит ее повсюду, нигде не увидит ее».⁵⁷⁰ Из это­го соображения можно сделать вывод, как сильно могли спо­собствовать именно в этом пункте наши развернувшиеся в различных направлениях духовные склонности и дарования прояснению и углублению нашего нового мировоззрения. Здесь фактически произошло соединение. Гуманисты (в широ­ком смысле, который я придавал этому слову выше) примкну­ли здесь к философам. То, о чем я уже упоминал ранее в этом разделе о чисто философской деятельности этой группы, было важным вкладом.⁵⁷¹ Сюда добавляются большие достижения в области истории, филологии, археологии, описания природы. Потому что природу, которая окружает нас с юности — чело­веческая и внечеловеческая — мы вначале не замечаем как «природу». Множество нового материала, расширение пред­ставлений пробудили размышление о самих себе и об отноше­ниях между человеком и природой.

Пусть Гердер в последние годы своей жизни в бессильной ярости непонимания восставал против Канта: он сам внёс боль­шой вклад в расширение понятия природы. Вся первая часть его «Ideen zur Geschichte der Menschheit» («Идеи по истории че­ловечества») оказала, может быть, самое большое влияние для распространения антитеологической точки зрения, все стрем­ление благородного и гениального человека направлено на то, чтобы поставить людей среди природы как ее органическую со­ставляющую, как одно из ее находящихся в развитии созданий. И когда он в своем предисловии делает небольшое отступление к «метафизическим умозрительным рассуждениям», которые, будучи «отделены от опыта и аналогий природы, являются по­летом в воздухе, который редко приводит к цели», то он не по­дозревает, как сильно он сам находится под влиянием нового развивающегося мировоззрения и, с другой стороны, насколько больше глубины и убедительности приобрели бы его взгляды (возможно, за счет своей популярности), если бы он вниматель­нее изучил метафизику, открытую на основании точного на­блюдения природы. Этот достойный почтения человек мог бы стать блестящим представителем целого направления. Другое направление мы встречаем в лице таких личностей, как Буффон (Buffon). Кондорсе (Condorcet) пишет о нем: «Он с религиоз­ным почтением относился к великим явлениям вселенной». Итак, сама природа внушает Буффону религиозное почитание.