Основания девятнадцатого столетия

Общая история искусства рассматривает сегодня всю изо­бразительную технику, от архитектуры до литья олова. В тако­го рода работе находим изображение крышки для пивной кружки и спинку стула, а рядом «Страшный Суд» Микеланджело и «Автопортрет» Рембрандта. Два вида искусства здесь, однако, отсутствуют, о них нет речи, они, как кажется, «не ис­кусство». Это о них Кант говорит, что они занимают высшую ступень среди всех искусств, о них Лессинг тонко заметил: «Природа предназначила их не только для соединения, но ско­рее для одного и того же искусства».⁶⁰³ Это поэзия и музыка. Такой взгляд на искусство со стороны наших историков искус­ства почти возмутителен. Он уничтожает труд жизни Лессинга, Гердера, Шиллера, Гёте, которые старались прояснить органическое единство творчества и примат поэта среди его товарищей. От «Лаокоона» до эстетического воспитания и до мыслей о роли искусства, «как самого достойного изложения природы»⁶⁰⁴ красной нитью проходит через мысль немецких классиков стремление провести четкие границы для определе­ния сущности искусства как особой человеческой способно­сти, при этом достоинство искусства определяется как высшая и священная способность для преображения всей жизни и мышления людей. Но тут появляются ученые и вновь обраща­ются к взгляду на искусство Лукиана:⁶⁰⁵ искусство для них тех­ника, ремесло, а так как работа руками в поэзии и искусстве не имеют значения, то они не причисляются к искусству. То есть получается, что «искусство» — это исключительно изобра­зительное искусство, а значит — всякая изобразительная деятельность, всякая manuum factura, всякое изготовление артефакта! Так они не только противоестественным образом ог­раничивают понятие, но и нелепым, бессмысленным образом расширяют его до синонима техники. При этом теряется основ­ное, единственно важное в искусстве — понятие творчества.⁶⁰⁶

Критическим взглядом рассмотрим сначала искажающее расширение, затем абсурдное ограничение. Кант дал самое ко­роткое и одновременно самое исчерпывающее определение искусства: «изобразительное искусство — искусство гения».⁶⁰⁷ Историю искусства следует рассматривать как историю твор­ческого гения, все остальное, как то прогресс техники, влияние ремесленников, изменение вкусов и т. д. присоединяется в при­дачу для простого разъяснения. Делать главной технику смеш­но и нисколько не извиняется тем, что великие мастера были одновременно великими изобретателями и разбирались в тех­нике, потому что все зависит от того, почему они были изобре­тателями в технике. Ответ таков: потому что оригинальность есть первое свойство творческого духа, который побуждается для того нового, что он должен сказать, для своеобразного изо­бражения, отвечающего его личному существу создавать и но­вые инструменты.

Сохрани меня Бог от вступления на каменистый, усыпан­ный шипами путь эстетики искусства! Меня не интересует эс­тетика, но только искусство.⁶⁰⁸ Я твердо придерживаюсь того, что знали уже эллины и что постоянно подчеркивают наши классики, а именно что поэзия — корень всякого искусства. Если я возьму представленный взгляд на понятия «искусство» со стороны наших современных историков искусства, то полу­чу настолько широкое и неопределенное понятие, что оно бу­дет охватывать мою пивную кружку и «Илиаду» Гомера и поставит в один ряд поденщика с грабштихелем как «художни­ка» и Леонардо да Винчи. Таким образом исчезает «искусство гения» Канта. Однако значение творческого искусства, как я представил его во введении к первой главе этой книги в связи с Шиллером и наглядно показал в главе об эллинах (с. 53 (ориги­нала. — Примеч. пер.)), является слишком важным фактом ис­тории искусства, чтобы так просто его оставить.

В триаде мировоззрение, религия, искусство — вместе они составляют культуру — без искусства мы можем обойтись меньше всего. Потому что наше германское мировоззрение трансцендентное и наша религия идеальная, и поэтому оба ос­таются невысказанными, непосредственными, невидимыми для большинства, малоубедительными для сердец, если бы по­средником не выступало искусство с его свободной творче­ской изобразительной силой. Поэтому христианская цер­ковь — как ранее вера в богов эллинов — постоянно призывает на помощь искусство, и поэтому Иммануил Кант считает, что только с помощью «божественного искусства» люди могут ус­пешно противопоставить внутреннюю осознанную свободу механическому принуждению. Из–за сознания этого принуж­дения наше мировоззрение (лишь как философия) ведет к от­рицанию. Наоборот, наше искусство происходит из внутренне­го переживания свободы и поэтому по своей сути является утверждением.

Это великое, ясное понятие искусства мы должны хранить как священное, живое, и если кто–то говорит об «искусстве» — не о ремесле искусства, технике искусства, работе резцом и т. д., — то этим словом он может обозначить только искусст­во гения.