Основания девятнадцатого столетия

Остается сказать об отношении между религией и искус­ством. Это настолько многообразное и глубокое отношение, что трудно его аналитически расчленить. В занимающей нас в настоящий момент связи следует заметить следующее. Рели­гия у всех индогерманцев (как я показал во многих местах настоящей книги) является творческой в художественном смысле слова и поэтому родственна искусству. Наша религия никогда не была историей, хроникой, но собственным внутренним опытом и толкованием этого опыта, а также окру­жающей (и тем самым узнанной) природы путем свободно­го преобразования. С другой стороны, все наше искусство произошло из религиозных мифов. Так как сегодня мы боль­ше не можем следовать наивному порыву к творческому ми­фотворчеству, наш миф должен происходить из высшей и глубочайшей рассудительности. Материал имеется. Истин­ным источником религии сегодня является не неопределен­ное подозрение, не толкование природы, но фактический опыт определенных человеческих образов.⁶¹⁰ С Буддой и Христом религия стала реалистичной (этот факт регулярно опускают философы религии, и он еще не проник в общест­венное сознание). То, что узнали эти личности и что мы узнаём через них, не есть что–то механически «реальное», но что–то более реальное, чем это, переживание внутреннего су­щества. Это положение вещей стало понятно нам лишь сей­час, лишь в свете нашего собственного нового мировоззре­ния. Лишь сейчас — когда неопровержимо представлен совершенный механизм всех явлений — мы можем очистить религию от последнего следа материализма. Поэтому искусство становится все более необходимым. Потому что значе­ние образа Иисуса Христа, что он открывает нам, невозможно выразить словами. Это нечто внутреннее, бесконечное во вре­мени и пространстве, чего нельзя исчерпать логическим по­строением мыслей или адекватно выразить. В случае с Иису­сом Христом речь идет о «натуре, которая подчинена воле» (как выразился Кант, с. 936 (оригинала.— Примеч. пер.)), не о той, которая подчиняет себе волю, т. е. речь идет о натуре, привычной для художника, когда только он знает, как переки­нуть мостик в мир явлений. Искусство гения вынуждает види­мое служить невидимому.⁶¹¹ В Иисусе Христе телесное явле­ние (к этому относится также вся земная жизнь) является видимым и таким образом в определенной степени только аллегорическое изображение невидимой сущности, но это не­обходимая аллегория, потому что это была узнаваемая лич­ность — не догма, не система, не мысль, здесь было гипоста­зированное Слово во плоти и крови, — которая производила неизгладимое впечатление и полностью внутренне преобра­зила многих людей. Со смертью исчезала личность — единст­венно действующее, остается фрагмент и схема. Чтобы чудес­ное воздействие примера (с. 197 (оригинала.— Примеч. пер.)) продолжало жить, чтобы христианская религия не потеряла свой характер как фактический, действительный опыт, образ Иисуса Христа должен всегда рождаться вновь, иначе остает­ся бесполезная догматическая паутина, а личность, необы­чайное воздействие которой было единственным источником этой религии — застывает в абстрактную мысль. Как только глаза ее больше не видят, уши не слышат, она уходит все дальше, и на месте живой и, как я уже говорил, реалистиче­ской религии, остается либо глупое идолопоклонство, либо, наоборот, аристотелевский, созданный из абстрактной паути­ны разум, что мы видели у Данте, в кредо которого полностью отсутствует единственная надежная основа возможной для всех германцев религии — опыт.

И поэтому неизбежно, что имя Христа ни разу не упомина­ется (см. с. 622, 888 (оригинала. — Примем. пер.)). Только одна человеческая сила способна спасти религию от этой двойной опасности — изоляции и философского деизма⁶¹² — это искусство. Потому что только искусство способно вновь возродить первоначальный образ, т. е. первоначальный опыт. Яркий пример того, как искусство гения направляется между теми двумя рифами, мы имеем в лице Леонардо да Винчи (возможно, самым творческим умом, когда-либо существо­вавшим). Его ненависть к догме, его презрение ко всякой изо­ляции, одновременно его сила изображения истинного содер­жания христианства, а именно, явления Самого Христа, я подчеркивал в первой главе (с. 108 (оригинала.— Примем, пер.)). Они означают утро нового дня. Подобное можно было бы показать на примере каждого гения искусства, начиная с него и до Бетховена.

Еще одно пояснение, чтобы отношение между искусством и религией не осталось неясным.