Основания девятнадцатого столетия

                        521 Интересным могло бы быть одно наблюдение, которое, к сожа­лению, не может быть здесь рассмотрено, но могло бы дать богатые плоды, а именно влияние наших современных языков на философию, которая находит в них свое выражение. Английский язык, например, богатый как никакой другой поэтической силой внушения, не спосо­бен следовать за хитроумной мыслью в ее самых сокровенных поворо­тах, в определенной точке он отказывает, и выясняется, что он приго­ден только для трезвых практически-эмпирических рассуждений или поэтических. Он оказывается по обе стороны разделительной линии между двумя мирами, слишком далеко от этой линии, чтобы был воз­можен переход в ту и другую сторону. Немецкий язык, одновременно менее поэтический и менее компактный, является несравненно более подходящим инструментом для философии: в его строении преобла­дает больше логический принцип, кроме того, его богатая шкала ню­ансов различных выражений позволяет создавать тончайшие разли­чия, тем самым он одновременно пригоден для точнейшего анализа и также для обозначения не поддающихся анализу выводов. Шотланд­ские мыслители, несмотря на свои выдающиеся способности, не смог­ли пойти дальше отрицающей критики Юма. Иммануилу Канту, вы­шедшему из того же шотландского рода, судьбой был подарен немецкий язык благодаря чему он сумел осуществить такой труд, ко­торый никаким искусством переводчика не может быть переведен на английский язык (см. с. 295 (оригинала.— Пргшеч. пер.)).

                        522 См. статью «Гений» в Энциклопедии; следует полностью прочи­тать сочинение на шести страницах. Интерес представляет также эта же тема в сочинении Дидро «De la poesie dramatique».

                        523 «Kalligone». 2. Teil, V, I.

                        524 «Lettre ä M. de Scheyb». 15. Juillet 1756.

                        525 «Dictionnaire de misique» и «Discours sur la vertu la plus necessaire aux heros».

                        526 «Antropologie». Я, 87 c.

                        527 Под «натурфилософией» понимают, с одной стороны, детский и ребяческий материализм, пользу которого для общего дела как «навоза для удобрения почвы философии» (Шопенгауэр) не следует отрицать, а с другой стороны, противоположная сторона, трансцендентальный идеа­лизм Шеллинга, пользу которого, очевидно, следует оценивать, основы­ваясь на старых эстетических догмах, согласно которым произведение искусства оценивается тем выше, чем меньше оно может служить ка- кой-либо мыслимой цели.

                        528 См. изложенное на с. 113 и на с. 787 в разделе «Наука» (оригина­ла.— Примеч. пер.).

                        529 Это утверждение я взял в «Discours de la conformite de la foi avec la raison», § 12 Лейбница. Позже Лютер говорил: «Могу сказать, что в есте­ственных вещах горшечника больше искусства, чем в тех книгах (Ари­стотеля)» («Послание к Адели», п. 25).

                        530 «Discours de la methode pour bien conduire sa raison et chercher la verite dans les sciences». Teil 1.

                        531 Система Лейбница — последняя, героическая попытка поста­вить истинно научный метод на службу историческому, абсолютному учению о Боге, которое безусловно отменяет всякое научное познание природы. В отличие от Фомы Аквинского, здесь попытка привести в созвучие веру и разум исходит от разума, а не от веры. Разум здесь зна­чит не только логическую рационалистичность, но великие математи­ческие принципы действительного познания природы, и поэтому, по­скольку у Лейбница имелся непреодолимый элемент эмпирической истины, которую нельзя устранить, в то время как Фома оперирует только тенями, абсурдность созданной Лейбницем системы больше бросается в глаза. Такой несведущий в отношении природы человек, как Фома, мог ввести в заблуждение ложными заключениями себя и других, Лейбниц же был вынужден раскрыть гипотезу двойного мира — в смысле природы и сверхприроды — в их полной несостоя­тельности и именно потому, что он обладал прекрасным математи- ко-механическим пониманием феномена природы. Таким образом, его гениальный опыт был эпохальным. Принадлежность Лейбница как метафизика к великим мыслителям доказывает уже тот факт, что он утверждал трансцендентальную идеальность пространства и пы­тался это доказать глубокомысленными математико-философскими аргументами (о чем подробнее у Канта: «Метафизические начала ес­тествознания» («Metaphysische Anfangsgründe der Naturwissenschaft»), 2 отрывок, тезис 4, прим. 2). Насколько великолепен был Лейбниц как чисто естественнонаучный мыслитель, свидетельствует его теория, что сумма сил в природе неизменна, т. е. так называемый закон сохра­нения энергии, который мы используем как достижение XIX века, уже был высказан. Не менее значителен крайне индивидуалистический ха­рактер философии Лейбница. В противоположность одиночеству спи- нозаизма (который он с отвращением отвергает) для него основой по­знания является «обособление», индивидуализация, спецификация. «Во всем мире нет двух существ, которые были бы абсолютно нераз­личимы», — говорит он. Здесь виден истинный германский мысли­тель. (Особенно удачно это изложено в книге Людвига Фейербаха «Изложение философии Лейбница» («Darstellung Leibnizschen Philosophie»), I, 3.)