Основной компонент

– Вот что, Саня, – сказал дядька, когда я все-таки заглянул в деканат. – Понимаю, ты сейчас студент и у тебя веселая, вольная жизнь, – продолжил он, сложив руки в замок и глядя на меня добрыми глазами сквозь стекла очков. – Но, будь добр, измени отношение к учебе. Игорь Петрович и Маргарита Сергеевна согласны поставить тебе хорошие оценки, если ты сдашь им в понедельник рефераты. А вот Соломон Моисеевич не соглашается ни в какую. Он требует, чтобы ты принес все его лекции, переписанные тобой лично.

Я отмахнулся, мол, ерунда, возьму тетрадь у кого-нибудь – и все.

– Нет, Саня, не ерунда, – твердо сказал дядя. Как щас помню, я даже опешил тогда немного. Никогда его таким не видел. Он всегда такой мягкотелый: уси-пуси, тю-тю-тю, а тут чуть ли кулаком по столу не стукнул. – Ты своим разгильдяйством настроил против себя самого вредного человека в университете. Да у этого Соломона Моисеевича уникальная память. Он помнит почерки всех студентов, что когда-либо учились у него. Ты ему письменные работы сдавал?

– Ну, сдавал, – ответил я, начиная понимать, что меня ждет.

Дядя полез в ящик стола и достал оттуда с десяток пухлых тетрадей.

– Это все, чем я могу тебе помочь.

– Что это? – спросил я, не решаясь взять «подарок» в руки.

– Все лекции Соломона Моисеевича за пять лет.

– Но ведь у нас философия закончилась в этом семестре и больше ее не будет!

Дядя виновато развел руками:

– Извини, Саня, но я не смог переубедить его. Он уперся как баран и твердит только одно: все лекции взамен на допуск к экзамену.

Примерно за полторы недели я справился с заданием: спал по пять часов в сутки, исписал несколько ручек, выпил банку кофе, но принес лекции Моисеичу. А он даже не посмотрел на них, просто взял зачетку и поставил оценку. Ладно хоть не трояк.

К чему я это рассказал? А к тому, что не спать в те дни мне помог кофе и музыкальный центр. Я пил горькую растворимую бурду и врубал музон на полную громкость, когда чувствовал, что скоро отключусь. Конечно, в самолете нет ни того ни другого, зато я песен знаю штук двести, если не больше. Вот я и начал петь, чтобы не заснуть. Пел смело, чуть ли не в полный голос. Шум моторов заглушал посторонние звуки, и я не боялся разбудить спутников.

Когда закончилась хранившаяся в памяти классика рока, я перешел на старые советские песни. Есть в них что-то особенное, под настроение с ними можно любое дело свернуть. В моем случае они сработали лучше любого энергетика. Я пел, легко заменяя забывшиеся слова универсальным «на-на-на». Главное – мотив, все остальное второстепенно!

И вот настал черед марша авиаторов, того самого, где «все выше, выше и выше, стремим мы полет наших птиц». Концерт неожиданно прервал чихнувший двигатель. Как раз на том самом месте, где я собирался спеть о пропеллерах, в которых «дышит спокойствие наших границ», левый движок заработал с переменным успехом, как-то странно прокручивая винт. Он то вращался с прежней скоростью, то спотыкался, как уставшая лошадь, и я различал в сияющем диске черные росчерки лопастей.

Немного погодя к «захворавшему» коллеге присоединился и правый мотор. Самолет на миг потерял в тяге. На приборной панели заморгали лампочки, несколько раз тревожно вякнул бипер. Я бросил взгляд на циферблаты приборов. Стрелка топливного датчика дрожала возле нуля, скорость пока держалась на прежнем значении, время полета по бортовому хронографу близилось к семи часам.

Полный пипец, особенно если учесть, что взлететь-то я смог, а вот сесть. Я и на компьютерном симуляторе хреново с посадкой справлялся, чего уж говорить о настоящем самолете. Да и где садиться-то? В чистом поле?

– Подъем! Спасайся, кто может! Карррамба!

Марика от моих воплей так и подпрыгнула в кресле, а Дитрих в грузовом отсеке с грохотом свалился на пол. Оба уставились на меня, хлопая глазами и тяжело дыша.

– Что случилось? – тревожно спросила Марика.

– Да, штандартенфюрер, что произошло? – В голосе немца звучала сталь.

Я рявкнул, не удостоив пассажиров ответами:

– Дитрих, ты видел парашюты?

– Где?

– Где, где. – Рвущееся на волю матерное слово чуть не сорвалось с языка. – В самолете!

– Ну, видел вроде, а что?

– Тащи сюда, потом объясню.

– Нет уж, герр штандартенфюрер. – Голос Марики дрожал от негодования. – Потрудитесь сейчас объяснить. Я до сих пор не могу прийти в себя от ваших воплей и.

– Дитрих! Черт бы тебя побрал! – заорал я, не обращая на подругу внимания. – Тащи скорей эти проклятые парашюты, пока мы не грохнулись!

На лице Марики отразился испуг.

– Мы падаем?! Почему?! Нас подбили?! Когда?! Кто?!

Я перегнулся через край кресла, схватил ее за руку.

– Успокойся! Нас никто не подбил, просто бензин на исходе, вот и все. Дыши глубже. Вот так. Молодец! Хорошо?

Марика кивнула, старательно пытаясь держать себя в руках.