Читаем Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг. полностью

Поэт способен пропускать через себя иные миры, вбирать боль и страдания, он стремится к обретению Бога, но часто этого единства не находит, отсюда символичные образы темноты, безумия, страха, отчаяния и смерти, что и делает мир поэзии Е. Шварц мистико-символическим, барочным, где границы между сном и явью размыты, как это часто представлено в балладах поэтов-романтиков. Однако стоит отметить, что Е. Шварц не ставит своей задачей деканонизировать или реанимировать жанр баллады. Она лишь использует балладные характеристики для передачи основной поэтической идеи. Синтезируя жанровые черты поэмы, лирического цикла, притчи, баллады, автор передает масштабность лирического высказывания. Эпическая составляющая поэмы и лирического цикла в соединении с аллегорическими смысловыми кодами притчи и фантасмагоричным миром баллады позволяют поэту представить его мировидение как целостную систему.

Своеобразное художественное преломление поэтики авангардистов мы обнаруживаем и в балладных стихах Д. Воденникова, который ярко вошел в отечественную поэзию в середине 1990-х гг. и уже своими первыми циклами и поэтическим книгами заявил о своей необычной творческой манере («Сны Пелагеи Ивановны» (1996), «Репейник» (1996), «Holiday» (1999) и др.). И. Кукулин, как, впрочем, и другие исследователи, отмечает генетическое родство облика лирического героя Д. Воденникова с французскими «проклятыми» поэтами, такими, например, как Ш. Бодлер, П. Верлен [168, с. 9]. Литературные критики обнаруживают в его творчестве близость поэтической техники раннего В. Маяковского, Н. Заболоцкого; из современных поэтов более всего им видится связь поэтической стихии Д. Воденникова с метафорическими стихами Е. Шварц [см.: 107; 169].

Л. Вязмитинова склонна рассматривать поэзию Д. Воденникова как своеобразную разновидность постмодернистской парадигмы – неомодернизм, характерной особенностью которого является переосмысление интертекстуальности, центонности, иронии в «условиях качественно новых возможностей взаимодействия сознания и языка», что служит прежде всего цели «собирания своего “я” из постмодернистской разнесенности в одновременно цельную и открытую структуру» [107]. Эти качества в первую очередь обнаруживаются в балладных стихах поэта. Заметим, что в поэзии Д. Воденникова, как и в лирике Е. Шварц, нет прямых отсылок (в виде заголовочного комплекса) к жанру баллады. Однако наличие метафизического, процессуального, спонтанно возникающих мистико-физических образов и происходящих с ними метаморфоз позволяет нам, как в случае и с Е. Шварц, говорить о балладной условности, особом драматизме и мистической составляющей многих произведений автора.

Уже в одном из ранних поэтических циклов «Сны Пелагеи Ивановны» (1996) обнаруживается необычная мистическая составляющая, где образ лирического героя вписан в метафизическое пространство сна, в котором преобладают соблазнительные, текучие и опасные стихии. Автор синтезирует черты стихотворения-монолога, философской лирики, баллады для того, чтобы показать чувство беззащитности поэта в хаосе мировых потоков. Чувство обреченности передается особым монотонно-закручивающим ритмико-интонационным звучанием, которое словно гипнотизирует, вовлекает читателя в пространство сна, наполняет его символическими образами «сада», «птицы», «соловья», «песни», «благоуханного рая»:

Взгляни, механик, в тельце соловья:в нем механизм для песни есть первичный;<…>Разъять, механик, смысл его любвикуда как сложно, чем разъять причину [11].

При ярко выраженной стилизации, литературной игре с культурным наследием, читатель обнаруживает стихию неподдельной боли лирического «я». Из игрового пространства снов и видений поэт постоянно возвращает читателя в жестокую серьезность современной действительности. В этом отношении поэтическая стихия Д. Воденникова приближается к «реализму в высшим смысле» Ф. М. Достоевского, герои которого решают «крайние» вопросы бытия: «Кто я? Человекобог или Богочеловек», «Смогу переступить или нет?» Одной из главных задач художественного творчества писателя-классика было проникновение во внутреннюю жизнь человека и изображение ее психологической динамики. Подобно Ф. М. Достоевскому, современный поэт в балладных стихах показывает «крайнее» сознание человека, стоящего на грани реального и ирреального, на грани сна, сумасшествия, тесно переплетая трагическое и комическое [106]. Конечно, в таких стихах, как и у многих поэтов-авангардистов, мы не обнаруживаем традиционного балладного сюжета, в них нет динамики в развитии событий, а есть лишь мистико-фантастическая составляющая, что подтверждается и другими поэтическими циклами: «Репейник», «Трамвай», «Любовь бессмертная – любовь простая», вошедшими во вторую книгу стихов поэта «Holiday» (1999).

Перейти на страницу:

Похожие книги

История Петербурга в преданиях и легендах
История Петербурга в преданиях и легендах

Перед вами история Санкт-Петербурга в том виде, как её отразил городской фольклор. История в каком-то смысле «параллельная» официальной. Конечно же в ней по-другому расставлены акценты. Иногда на первый план выдвинуты события не столь уж важные для судьбы города, но ярко запечатлевшиеся в сознании и памяти его жителей…Изложенные в книге легенды, предания и исторические анекдоты – неотъемлемая часть истории города на Неве. Истории собраны не только действительные, но и вымышленные. Более того, иногда из-за прихотливости повествования трудно даже понять, где проходит граница между исторической реальностью, легендой и авторской версией событий.Количество легенд и преданий, сохранённых в памяти петербуржцев, уже сегодня поражает воображение. Кажется, нет такого факта в истории города, который не нашёл бы отражения в фольклоре. А если учесть, что плотность событий, приходящихся на каждую календарную дату, в Петербурге продолжает оставаться невероятно высокой, то можно с уверенностью сказать, что параллельная история, которую пишет петербургский городской фольклор, будет продолжаться столь долго, сколь долго стоять на земле граду Петрову. Нам остаётся только внимательно вслушиваться в его голос, пристально всматриваться в его тексты и сосредоточенно вчитываться в его оценки и комментарии.

Наум Александрович Синдаловский

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 2

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.Во второй части вам предлагается обзор книг преследовавшихся по сексуальным и социальным мотивам

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука