Особенности развития жанра баллады в отечественной поэзии 1990–2000-х гг.

По мысли поэта, подлинный смысл творчества состоит в преодолении смерти и распада, именно утрата значимости и ценности слова делает человека беззащитным перед хаосом действительности. Данная тема становится центральной в книге «Песни и баллады», произрастая на балладной поэтике Цветковского мифотворчества, которая далека от традиции романтической баллады. Вырождение Страны в творчестве поэта сопровождается умиранием ее языка, отсюда так часто поэтический голос звучит из-под надгробных плит, придавая поэтическому высказыванию иронично-трагедийный оттенок. Иронично представляя образ смерти и величие умершего поэта, автор уходит от классической мистико-религиозной основы баллады:

мне лежится неудобно
полым черепом звеня
надо мной стоит надгробно
конный памятник меня
<…>
крышка к морде в бурных пятнах
где пролег последний путь
крысы в гробиках приватных
но не конные отнюдь [67, с. 98].

В данном случае мы также можем говорить не о возрождении балладной традиции, а скорее о ее деконструкции, выстраивании субъективно-авторского видения балладного сюжета, привнесении в него новых экспериментальных мотивов и образов, создании собственной мифологии творчества.

Похожее отношение к балладной традиции, страху смерти, роли поэта и поэзии мы можем обнаружить и в творчестве Л. Лосева («Невидимая баллада», 2001). Его поэтический стиль также основан на ироническом коллаже, цитатности, жанровой амбивалентности (перманентное «опрокидывание» высоких жанров в низкие и наоборот), поэтическом карнавале. В основе сюжета лосевской баллады лежит история, представленная разными повествовательными субъектами. Она рассказывается от лица покойного, наблюдавшего за своими похоронами («Тканью с Христом распятым ⁄ Накрыт сосновый гроб ⁄ Покоем и распадом ⁄ Мой опечатан лоб» [цит. по: 57, с. 370]), от лица знакомых и близких покойного, а также от лица постороннего человека, нечаянно попавшего на похороны. Комбинируя различные повествовательные стратегии, автор снимает оболочку трагичного с ухода поэта из жизни: «<…> Ах, кружева развязались в тетрадях его поэм. ⁄ Ужасна последняя запись: ⁄ окончу, когда поем» [цит. по: 57, с. 371]. Посредством иронии автор разрушает христианское миропонимание смерти, отрицает существование потустороннего мира. Балладная атмосфера «страшного» мира выполняет совершенно иную задачу, по сравнению с традиционной романтической балладой. Акцентируя отсутствие загробного мира, его «невидимость», Л. Лосев утверждает вненаходимую значимость поэта и его слова. Все земное тленно, констатирует поэт, «пространство без небес» не страшит, и только поэтическое наследие остается в Вечности и делает поэта бессмертным:

Без губ чего вы споете?
Без рук какое шитье?
А, все же, душа на свободе
взялась за свое —
в небе того же цвета,
что грифель карандаша,
невидимое вот это
выводит душа [цит. по: 57, с. 372].

Несмотря на жанровую маркированность баллады, выносимую многими поэтами-авангардистами в название, в таких произведениях мало что остается от традиционного жанрового канона романтической баллады. Авторы посредством постмодернистских приемов нарочито его разрушают, оставляя в качестве доминанты лишь его готическую составляющую. Более ориентируясь на жанровые формы лирического цикла, поэты-авангардисты укрупняют поэтическую идею, подчеркивают масштабность и значимость поставленных ими проблем.

Ярким примером введения в жанр баллады приемов литературной игры постмодернизма могут служить и баллады Т. Кибирова, написанные в первые десятилетия XXI в. Так, например, «Баллады поэтического состязания в Вингфилде», опубликованные в сборнике «Кара-барас» (2002–2005), представляют собой небольшой жанровый цикл, состоящий из двух частей: «Баллада виконта Фогельфрая» и «Ответ сэра Уилфреда. Баллада о трусливом рыцаре». Не случайно уже заголовочный комплекс отсылает читателя к средневековым балладам, созданным Франсуа Вийоном. Именно в творчестве известного французского лирика эпохи Средневековья баллада окончательно оформилась как жанр, ориентирующийся на поэзию прованских трубадуров. Баллады Ф. Вийона отличались усложненностью, в них была строгая рифмовка, множество повторов (рефрен), композиция включала в себя три строфы.