Оставь страх за порогом

Пока посланцы знакомились с текстом отречения Н. А. Романов размышлял: «По иронии судьбы первое лицо в империи вынуждено отрекаться не в церковном соборе во время торжественного богослужения под перезвон колоколов, а перед думцами и дышащим на ладан Фредериксом. Напрасно многие считают, будто отречение принесет долгожданное спокойствие, манифест может произвести обратное действие, поднимет народ на дыбы, который помнит скандал в Доме Романовых – вступление в недозволенный морганатический брак Михаила с Вульферс, урожденной Шереметьевой, учреждение опеки над имуществом Миши, запрещение ему выезжать за границу».

Винить за вынужденное отречение никого не хотел. И, не откладывая, подписал Указ о назначении Великого князя Главнокомандующим, а князя Львова Председателем Совета министров. Отбросил ручку, вытер ладонь батистовым платком, как говорится, умыл руки.

– Слава Богу, ныне не первое, а второе марта, – многозначительно произнес Шульгин, имея в виду первое марта 1881 года, когда бомбисты убили Александра II. – Если манифест был подписан значительно раньше, бунт в столице не случился.

– Думаете, обошлось? – Николай II не стал ждать ответа. – На все воля Божья.

Минуту назад обладавший безграничной властью и короной, Николай Александрович отворил дверь вагона[48], поправил на безымянном пальце перстень с массивным, ограненным бриллиантом, который любил безмерно, веря в его чудодейственную магическую силу.

Из дневника Николая II

2 марта 1917 г., четверг.

…положение в Петрограде таково, что… бессильно что-либо сделать. Нужно мое отречение. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте нужно решиться на этот шаг. Я согласился… В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.

Кругом измена и трусость, и обман!

Телеграмма Его Императорскому Величеству Михаилу Второму[49] Псков, 3 марта 1917 г.

События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине.

Ники

Спустя пять лет Царицын, сентябрь, 1921 год

1

Неизвестный медицине недуг зависти к чужому богатству охватил Мееровича в детстве. Тогда Марк Соломонович не был известным и уважаемым в определенных кругах мастером ювелирного дела высшей квалификации, учился в начальных классах школы при синагоге, спал без сновидений. Сон потерял, когда увидел алмаз, не в силах был отвести взгляд от драгоценного камня, который в руках учителя становился произведением высокого искусства – бриллиантом.

Престарелый, дышащий на ладан Поликарп Евграфович горбился за столом, делая огранку камня, и одновременно наставлял ученика, учил уму-разуму:

– Верно делаешь, что сдерживаешь дыхание, знать, есть нужное в деле чутье. Каменья требуют к себе уважительного, ласкового обхождения. Каждый камушек наделен собственным имечком, получает его при крещении, когда вызволят из глубин земли на прииске. Имена все не православные, в святцах их не найти по той простой причине, что родом из заморских краев…

На впалой груди мастера был не первой свежести фартук, лысину покрывала подаренная богатым клиентом из Хорезма тюбетейка, нос оседлали очки в железной оправе с выпуклыми линзами. Продолжая работать, Поликарп Евграфович втолковывал мальчишке:

– Дело мое, а отныне и твое, сильно тонкое, требует не только большого умения, но и усидчивости, любви, иначе ничего дельного не сотворишь, из-под рук выйдет стыдно сказать что. Все каменья, особенно алмазы, следует боготворить, обходиться с ними нежно, как с любимой невестой, за это они отплатят сторицей, станут ценней, нежели были прежде. Коль признают в тебе мастера высокой пробы, запылают идущим из глубин светом…

В ученики к ювелиру Марка пристроил отец. Играя с мастером в лото, пригладил пейсы и заворковал: