«Все немцы, а где итальянцы, румыны, испанцы, отчего не вижу союзников? Погибли в снегах, развалинах, умерли от дистрофии и не погребены? Эти выглядят живыми трупами и вряд ли дождутся помощи победителей, которые верны Женевской конвенции по оказанию милосердия пленным, но обмороженным и раненым вряд ли что-либо поможет…»
Еще не отдавая себе отчета, Паулюс чаще подвергал критике то, чему долгое время был безгранично верен.
«Я и многие в рейхе считали, что на Востоке идет сражение за правое дело. Вопрос стоял: или мы завоюем необходимое жизненное пространство, покончим с большевизмом, советской властью, или нас уничтожат, со всех карт исчезнет Германия».
До этой минуты хранивший молчание советский офицер заговорил:
– Утром берлинское радио передало очередное выступление министра пропаганды. Геббельс объявил вас погибшим на боевом посту.
Паулюс остался невозмутимым.
«Вот и стал я покойником для фатерлянда и нации, – нервный тик снова тронул щеку. – Будет крайне жаль, если в ложь поверят жена с сыновьями».
Миновав пост с двумя автоматчиками, машина вновь остановилась. Офицер вышел, Паулюс не спешил оказаться на морозе, устало спросил:
– Узнает моя семья обо мне правду? Станет ли близким, в первую очередь супруге, известно, что ее муж не застрелился, как того желали в ставке фюрера, не погиб в бою?
– Думаю, что да, – ответил офицер.
«Если подобное случится, то правда больно ударит по Геббельсу», – мстительно подумал Паулюс, и его губы собрались в улыбку, которая была отнюдь не веселой.
– Меня ни для кого нет!
Лорингофен прошел мимо адъютанта, который, как верный пес, оберегал начальника от нежелательных посетителей, телефонных звонков, всем отвечал, что господин полковник занят, проводит важное совещание, не может уделить ни минуты, или лгал, что шеф отсутствует, когда вернется, неизвестно.
В кабинете руководитель 2-го подразделения абвера достал из сейфа личные дела сотрудников, специализировавшихся в проведении диверсий, террористических актов в тылу противника, и отобрал три папки.
«Этих настоятельно рекомендует Эрлих, особенно последнего. Считает, что лучше не отыскать, все справятся с заданием, найдут пригодное для посадки транспорта место, встретят основную группу, вместе с ней осуществят похищение из русского плена Паулюса. Особенно ценен завербованный Эрлихом бывший русский офицер старой армии, оказавший помощь в наводке и уничтожении переправы противника, знающий Сталинград с его окрестностями как свои пять пальцев. Он произвел благоприятное впечатление…»
Лорингофен несколько раз сжал и разжал затекшие пальцы, и углубился в чтение документов тех, кто выполнит важное, исходящее лично от фюрера задание. Впился взглядом в фотографии кандидатов на заброс в тыл противника, прочитал анкеты, автобиографии, характеристики.
Лорингофен откинулся на спинку кресла.
«Подходит в командиры группы. Руководить будет легко – в подчинении только двое».