«Нельзя исключить, что Жестянщик работал под дулом револьвера. Немало случаев, когда русские довольно долго и весьма успешно вели с нами игру в эфире, как говорится, водили за нос. После потери на Волге целой армии каждый наш самолет на вес золота. Успокаивает лишь, что в радиограмме нет сигнала о провале, на ключе сидел наш человек, его почерк прекрасно известен, его не спутать с чужим. И все же, что могло произойти с бесследно исчезнувшим воздушным транспортом – сбит во время пересечения линии фронта или принудили приземлиться на территории противника? Можно ли отправлять новый самолет с новыми людьми или лучше подождать, как развернутся события, взвесить все «за» и «против». Жаль, торопит фюрер, приходится спешить, что может быть чревато плохими последствиями».
С недавних пор находящийся у Гитлера в фаворе (заслужил похвалу за введение тотального шпионажа, привлечение к агентурной работе в различных странах русских эмигрантов) Гелен продолжал искать единственно верное в сложившейся ситуации решение, понимал, что на кон поставлена его карьера. В случае неудачи в Сталинграде придется не только забыть о звании генерала, но и проститься с погонами полковника. Наконец, произнес:
– Свяжитесь с Сулеювеком. Немедленно. Пусть срочно готовят группу, но забрасывают не в прежде намеченный квадрат, куда посылали не достигший цели десант с самолетом, а в иной. Жестянщику о перемене места сброса не сообщать.
Оставшись один, Гелен не мог не думать об исходящем с самых верхов приказе: «Придется воспользоваться хорошо зарекомендовавшим, проверенным способом. Медлить нельзя, преступно терять не только день, а даже час. Следует как можно скорее вырвать из плена Паулюса, тем самым отплатить противнику за наше досадное поражение на Востоке».
Пиик не находил себе места. Бегал по комнате, делал большие шаги, говорил больше для себя, нежели для Шмерлинга и Магуры:
– Почему пообещали прислать подкрепление и замолчали? Мы радировали дважды, но ответа не дождались. После последней радиограммы прошло целых шесть часов вынужденного безделия! – Пиик обежал стол, где у рации склонился Шмерлинг. – О нас не могли забыть! – Пиик резко остановился, точно уперся лбом в стену, сорвал со стены старый плакат «Пятилетку – в четыре года». – Ненавижу!
– Когда прибудем в фатерлянд, первым делом обратитесь к психиатру, – посоветовал Шмерлинг. – С подобными, как у вас, расшатанными нервами надо лечиться, при том основательно. Еще отложите подальше револьвер, иначе в минуту помутнения рассудка перестреляете всех. Стыдно так себя распускать.
Пиик не прореагировал на услышанное, стал топтать обрывки плаката, словно это был враг, от которого ничего не должно остаться.
– Отчего молчат? Почему, как говорят русские, набрали в рот воды?
Магура решил поддержать Шмерлинга, успокоить Пиика:
– Причин может быть несколько. Требуется время, чтобы собрать, проинструктировать новую группу, отправить сюда, наконец, есть другие, более важные дела. Наберитесь терпения, ничего другого нам не остается. Начальство не бросает слова на ветер, если обещало подкрепление, обязательно пришлет. Операцию не отменили. Прекратите бегать как заведенный.
Пиик послушно замер. В возникшей тишине стало слышно, как в печурке потрескивают съедаемые огнем доски снарядных ящиков, которые у хутора валялись чуть ли не на каждом шагу вместе с брошенной военной техникой, трупами. К треску прибавилось жужжание бьющейся в оконное стекло проснувшейся в середине зимы мухи.
Савельич очистил несколько картофелин, посыпал их кружками репчатого лука, нарезал хлеб.
– Не знаю, как у вас, а у меня от голода сосет под ложечкой. Составляйте компанию, заморите червячка.
Магура присел к старику, чуть помедлив, присоединился радист, лишь Пиик оставался у стены.
– Как откушаю, пойду в город, – поделился планами Савельич. – Последнюю щепотку соли съели, и сахару пришел конец, а на консервах долго не прожить, необходимо подхарчиться на рынке. Нонче даже за большие деньжата мало чего купишь, за продукты керосин подавай, целую одежку, стройматериалы. Ходят разговоры, будто откроют магазины с названием «коммерческие», прилавки станут ломиться от жратвы – все будет, как при нэпе, когда за золотишко получали чего душе угодно. – Заметив, что огонь в печурке гаснет, старик забеспокоился: – Видно, снова дымоход забило сажей.
Савельич собрал со стола крошки, отправил в рот. Вышел в сени, где раздался грохот оцинкованного корыта.