Остенландия

– Нет, но я, пожалуй, тоже отдохну немного. Уверена, вам, полковник, не мешает сделать

то же самое.

Пора на работу, ну надо же. Так это она – его скучная и такая утомительная работа. А

она-то льстила себя фантазией, что разговор с ней – удовольствие, флирт с ней –

вдохновение. Нет, всего лишь работа, как тяжко вздыхая, признавался тому невидимому

полковник Эндрюс.

А может, что, его невидимым собеседником был мистер Нобли? И думает он, конечно, так

же?

Э-э, ладно, завтра бал, уже завтра долгожданный бал, и разгадка, где и кто этот

таинственный мистер Дарси. И чем, и как вся ее история завершится? Только здесь все

играют роли, все актеры, как и она сама. Никогда не думала, что попадет в актрисы. Но

тогда в чем же смысл бала? И потраченного на Остенландию времени?

Вернувшись в свою комнату, она встретилась взглядом с глазами на портрете. Ее

собственными, вопрошающими и неуверенными в себе. Ухватить суть величия знатных

особ в галерее… Глупая самоуверенность. Искусство и есть глупость плюс притворство.

Когда она спустилась вниз к обеду, тетя Сафрония громко вещала на всю комнату:

– Приедет все семейство Лонгли из Грандер Холла, с обеими дочерьми, и мистер Бентли.

Мисс Хартрайт, вы помните мистера Бентли? Все так же холост, у него теперь четыре

тысячи в год. А как он заботится о своей старой матушке!

Выносить это вранье теперь было труднее, чем когда-либо. Одно дело знать, что внимание

к женщинам, в том числе к ней – для них лишь работа, и совсем другое – слышать это

своими ушами. Поэтому внимательные взгляды мистера Нобли сегодня стали

невыносимыми. Пожалуй, надо смыться, едва обед закончится.

Но, едва все поднялись, мистер Нобли, вместо того, чтобы удалиться к столикам с

портвейном, подошел прямо к ней.

– Мисс Эрствайл, вы позволите проводить вас в гостиную? Невыносимо видеть, что вам

приходится день за днем шествовать позади в одиночестве.

– Но это неприлично, мистер Нобли, – тихо возразила она.

Господи, она не желает, чтобы ее выставили отсюда, прямо накануне бала.

– К чертям эти приличия, – так же прошептал он в ответ.

В гостиной он присел рядом с ней на кушетку.

– Как успехи в живописи?

Значит, это был все же он – тот, кто прислал ей эти краски и кисти.

Значит, это был все же не он – тот, кто слушал за кустами причитания полковника.

– Как вам это пришло в голову? – Вдруг спросила Джейн. – И как вам это удается? Я хочу

сказать, вы умудряетесь задевать меня буквально каждой своей фразой. Мне это совсем не

нравится. Но все равно, спасибо за краски.

Он ничего не ответил, сделал вид, что ничего не слышал. Стал расспрашивать о ее

живописи, кто и что ей нравится, или не нравится. Потом внимательно слушал, какое же

это, оказывается, воскрешенное удовольствие – мешать на палитре реальные-

материальные краски, а не пиксели на экране монитора. Когда-то смущение и

беспомощность недоучки отвратили ее от живописи как таковой, но теперь эта радость

вернулась. И стало неважно, что слушать ее – скука смертная, но за это ему и платят, в

конце концов. Так что пусть постарается, пусть делает вид, что беседует с самой

интересной и удивительной девушка на свете. Черт его побери.

Он старался, даже почти улыбался, этот вечно мрачный, согласно сценарию, мистер

Нобли. Чуть-чуть, уголками рта. Скалиться до ушей ему не положено, ясное дело. Вдруг, наклонившись, он сказал:

– А давайте посмотрим, что у вас получилось.

Вот это сюрприз. Ладно, давайте, она идет к себе под каким-то благовидным предлогом, потом и он незаметно исчезает из комнаты. Она поджидает его наверху, в полумраке

лестничного пролета, потом они крадутся наверх, в ее комнаты, и закрывают за собой

дверь.

Там замирают в нерешительности, переводя дыхание. И что теперь? Что еще он решится

нарушить? Неужели больше ничего?

Она сама не знала, чего хочет, и чего ждет. Но, когда он заговорил, тон был вполне

привычно-сдержанный.

– Я хотел бы видеть ваш портрет.

– Ну конечно, – ответила она почти с облегчением. Ей уже почти нравилось в

Остенландии, и не хотелось бы уехать накануне бала. В конце концов, еще всего один

день.

Она поставила свой портрет на подставку.

– Мне не удались глаза, – сказала она.

– Ничего подобного. Вполне удались. Они чудесные.

Она так и не нашлась, что сказать на это, и достала второе творение – вид из окна.

– Ага! – только и сказал он, и потом молчал несколько минут.

– Мне больше нравится второй, – заговорил он наконец, – в портрет вложено слишком

много усилий, а второй сделан с душой. Вид словно с высоты птичьего полета. Кажется, вы в своей стихии, когда чувствуете себя свободно и даете волю… своим краскам, –

заключил он самую длинную речь, какую она от него только слышала.

Он был прав, и это было приятно сознавать.

При этом он смотрел на ее автопортрет тем же пристальным, странным взглядом, который

она так часто ловила на себе.

– Думаю, мне пора оставить вас в покое, – наконец произнес он ровным голосом.

Что ж… Джейн заглянула в замочную скважину. Никого.

Но у двери он внезапно замер, прижавшись спиной к двери, и замер, всматриваясь в нее