Остракизм в Афинах

Итак, попробуем дать уточненную типологию инвектив на острака, взяв за основу ту, которую разработал Зиверт, но модифицировав ее (и, пожалуй, несколько упростив) согласно сделанным выше замечаниям. Инвективы можно распределить по следующим группам: (1) обвинения политического характера, среди них — (а) обвинения в измене, в первую очередь персидской, (б) обвинения в злоупотреблении должностным положением; (2) обвинения религиозного характера, преимущественно обвинения в «оскверненности»; (3) обвинения этического характера, чаще всего связанные с сексуальной сферой. Мы выделили бы, кроме того, не фигурирующую у Зиверта группу (4) — обвинения чисто личного характера, связанные с конкретными взаимоотношениями конкретных лиц, нюансы которых нам ближе неизвестны. К таковым несомненно можно причислить ту надпись, автор которой рекомендует изгнать Мегакла δρυμού ενεκα. О каком лесе идет речь, что за конфликт, связанный с этим лесом, был между Мегаклом и тем его согражданином, который надписывал данный черепок, — всего этого мы не знаем. Более или менее ясно лишь, что речь идет об инциденте частного, а не государственного характера[962]. Возможно, следы чего-то подобного обнаруживаются на тех остраконах против Мегакла, на которых появляется женское имя Кесиры. Кем бы ни была эта Кесира, женой или матерью Мегакла, судя по всему, писавший испытывал к ней антипатию, коль скоро для него упоминание этого имени выступало как дополнительный аргумент за изгнание одного из лидеров Алкмеонидов.

Инвективы, использовавшиеся в пропагандистской борьбе перед остракофориями, могли затем отражаться на острака не только в вербальном плане. Нам представляется весьма убедительной интерпретация П. Бикнеллом серии рисунков на одном из остраконов против Калликсена из рода Алкмеонидов[963]. Изображенную на черепке ветвь этот исследователь понимает как гикетерию, видя в ней указание на родовое проклятие Алкмеонидов («Килонову скверну»), а изображение рыбы-триглы трактует как намек на «всеядность», беспринципность данного «кандидата» на изгнание. Таким образом, словесные «карикатуры» претворялись в сознании афинян в карикатуры самые настоящие, изобразительные, и это вполне характерно для образного мышления греков.

Насколько встречающиеся на остраконах обвинения соответствовали действительности, иными словами, намеревался ли Калликсен предать Афины персам или был ли Фемистокл на самом деле καταπύγων — судить невозможно, да дело и не в этом. Важнее другое: все или практически все инвективы-приписки на черепках-«бюллетенях» являют собой непосредственно дошедшие до нас живые современные свидетельства, следы дискредитирующей пропаганды личностного плана, активно ведшейся в Афинах на стадии подготовки к остракофориям.

* * *

Выше говорилось о том, что в пропагандистской борьбе политических группировок немаловажную роль играли представления комедий, падавшие на хронологический отрезок между предварительным решением об остракофории и самим голосованием. В данной связи представляется небезынтересным поискать параллелей для инвектив, встречающихся на острака, в памятниках комедийного жанра классической эпохи[964]. Этим тем более стоит заняться, что, насколько нам известно, подобное сопоставление интересующих нас памятников малой эпиграфики с такими характерными нарративными текстами, какими были произведения комедиографов, никем еще не проводилось. Мы привлекаем как сравнительный материал корпус комедий Аристофана, а также дошедшие фрагменты других поэтов древней аттической комедии — Кратина, Евполида, Платона Комика, Гермиппа и др.

Мы отмечали, что на нескольких остраконах времен первых остракофорий (в том числе на том, который содержит эпиграмму против Ксантиппа) фигурирует термин άλειτηρός. У авторов второй половины V в. до н. э. и более позднего времени это слово значительно чаще встречается в форме αλιτήριος. Оно имеет прямое отношение к религиозной сфере и достаточно сложно для перевода. Мы обычно передаем его смысл как «оскверненный», «проклятый», но следует учитывать и такие важные оттенки, как «преступный», «пагубный», «приносящий беду» (иногда даваемый в словарях перевод «грешный» кажется нам неуместным, поскольку для древнегреческой религии классической эпохи весьма проблематично наличие этической категории греха). В наиболее общей формулировке άλειτηρός (αλιτήριος) — это лицо, которое в силу неких причин религиозного характера становится опасным для окружающих и для полиса в целом. Рассматриваемый термин имеет ряд родственных лексем среди различных частей речи: άλιταίνειν, άλιτήμων, άλιτρία, άλιτρός и др.; не исключаем, что к той же группе может относиться и άλάστωρ (со значениями как «злой дух», так и опять же «проклятый», «нечестивец»).