Остракизм в Афинах

Очень обильно представлена в памятниках афинской комедии семантика, связанная с понятием προδότης, неоднократно, как мы знаем, фигурирующим на остраконах. Это, конечно, не случайно: в полисном мире классической эпохи, обвинение в предательстве, измене было весьма актуальным, начиная со времени Греко-персидских войн оно стало настоящим жупелом. Особенно часто политическим противникам инкриминировали, естественно, измену в пользу персов и вообще варваров (под которыми, насколько можно судить, как правило, тоже имеются в виду персы). Понятно, что такая измена считалась наиболее предосудительной, а обвинение в ней наиболее действенным. На остраконах «предатель» и «мидянин» могут выступать как взаимозаменяемые синонимы. В комическом жанре подобное словоупотребление тоже вполне возможно, что мы позволим себе проиллюстрировать рядом примеров.

В «Мире» Аристофана крестьянин Тригей хочет подать в суд на самого Зевса, обвинив верховного бога в том, что он предает Элладу мидянам (Рах 108: Μήδοισιν αυτόν προδιδόναι την Ελλάδα). Судебный процесс против божества выглядит, конечно, комически-абсурдным, но соль юмора в том, что поэт явно пародирует вполне реальные обвинения, нередко звучавшие с бемы афинских дикастериев. Очень похожий пассаж — в другом месте той же комедии (Рах 408). Тригей инкриминирует изменнические намерения теперь уже Гелиосу и Селене, которые, по его словам, хотят предать Элладу варварам (τοίς βαρβάροισι προδίδοτον την Ελλάδα). Заметим почти полный параллелизм лексики в обоих случаях. Различие заключается только в том, что в первой цитате говорится о мидянах (т. е. персах), а во второй — о варварах, но имеется в виду, несомненно, одно и то же. Таким образом, перед нами подтверждение того, что под изменой понималась по преимуществу персидская измена и что категории «измены» и «мидизма» выступали как взаимозаменяемые.

Еще несколько примеров. Во «Всадниках» Аристофана Клеон обвиняет своего соперника Агоракрита и афинских всадников в том, что они вступают в сговор с «мидянами и царем» (Equ. 478: πάνθ' ά Μήδοις και βασιλεΐ ξυνόμνυτε). В «Фесмофориазусах» того же автора речь вновь заходит о лицах, которые вступают в сношения с мидянами (Thesm. 336–337: ή πικηρυκεύεται… Μήδοις) и приводят их в Грецию (Thesm. 365: ή Μήδους έπάγουσι). Такие люди безоговорочно осуждаются, проклинаются, объявляются врагами государства; при этом комедиограф, подчеркнем, пародирует молитву официального характера. По такому «кривому зеркалу», как пародии в комедиях Аристофана, можно, отбрасывая гротескные черты, получить достаточно отчетливое представление о многих государственных актах, которые не могли сохраниться непосредственно. В данном случае аристофановские реминисценции не позволяют усомниться в том, что в молитвах, которые возносили от имени полиса афинские жрецы и магистраты, действительно фигурировали такого рода проклятия по адресу предателей. В нескольких последних цитатах сами слова «предавать», «предатель» не используются, заменяясь синонимами, но вполне недвусмысленно подразумеваются. Создается впечатление, что в общественной жизни афинского полиса V в. до н. э., на любом ее уровне — в речах тяжущихся сторон в дикастериях, в дебатах, развертывавшихся на заседаниях экклесии, в религиозных церемониях, да и просто в повседневном общении граждан — тема измены была одной из самых излюбленных. Бросаемые политиками друг другу обвинения в προδοσία начинали жить собственной жизнью, превращались в своеобразные коллективные мифы, властвующие над общественным сознанием.

Чтобы показать актуальность данной темы в классических Афинах, дадим лишь несколько ссылок на произведения аттической комедии, где фигурируют лексемы, производные от προδιδόναι: Aristoph. Ach. 290, 340; Equ. 241; Vesp. 288, 593, 666; Αν. 328, 766; Thesm. 393; Ran. 362; Cratin. fr. 70 Austin; Eupol. fr. 92, fr. 95 Austin; Plato Com. fr. 5 Demianczuk; Hermipp. fr. 83 Kock; Polyzel. fr. 3 Kock; Metagen. fr. 10 Kock; Comic. anonym. fr. 595, fr. 1124, fr. 1125 Kock. Насколько можно судить, не во всех этих случаях речь идет именно о персидской измене; порой скорее имеется в виду предательство в пользу спартанцев в ходе Пелопоннесской войны (Aristoph. Vesp. 288: των προδόντων τάπί Θράκης; Metagen. fr. 10 Kock: προδούς Ναύπακτον άργύριον λαβών). В первой половине V в. до н. э., к которой относятся практически все приписки на остраконах, спартанская измена еще вряд ли могла фигурировать. Характерно, например, что на черепках с именем Кимона, который имел заслуженную репутацию главного афинского лаконофила, он ни разу не назван предателем. Впрочем, важнее другое — принцип: совокупность данных позволяет убедиться в том, что пропагандистское клише «предателя» было одним из наиболее активно (и, надо думать, наиболее успешно) применявшихся в классических Афинах «образов врага». Последнее, впрочем, не удивительно: в подавляющем большинстве обществ, тем более — традиционных обществ, измена, предательство считается едва ли не самым страшным преступлением[969].