Остракизм в Афинах

По ходу работы нам уже неоднократно приходилось в той или иной связи затрагивать вопросы, связанные с последней афинской остракофорией (изгнание Гипербола), с ее датировкой, историческим контекстом, с ее местом в истории института остракизма. Теперь же предстоит подробно остановиться, пожалуй, на самой важной проблеме, порождаемой данным событием: почему именно эта остракофория стала последней, каковы причины того, что после 415 г. до н. э. к остракизму перестали обращаться в ходе политической борьбы внутри афинского полиса? Следует сразу сказать, что здесь мы выходим на один из наиболее дискуссионных аспектов всей тематики остракизма, на такой проблеме, которая вызвала к жизни обширную исследовательскую литературу, по которой существуют различные, сильно разнящиеся друг от друга точки зрения. Поэтому целесообразно предварить определение и обоснование нашей собственной позиции перечислением основных мнений, которые существовали по вопросу о причинах выхода остракизма из употребления как в античности, так и в современной историографии.

Самые ранние авторы, сообщающие об остракизме Гипербола и сами являвшиеся современниками этого события (Plato Com.fr. 187 Kock; Thuc. VIII. 73.3), еще ничего не пишут о том, что интересующая нас остракофория была последней. Судя по всему, они попросту об этом не догадывались. Ведь афиняне прекратили применять остракизм не в силу какого-то официального постановления; к такому результату привела, насколько можно судить, стихийно сложившаяся фактическая ситуация. Непосредственно после остракизма 415 г. до н. э. вполне могла еще сохраняться возможность, что через какое-то количество лет к голосованию черепками вновь начнут обращаться. Ведь перерывы в одно, а то и в два десятилетия между остракофориями случались и ранее, однако же это не приводило к отказу от самого института.

Тем не менее, в какой-то момент, уже в IV в. до н. э., стало окончательно ясно, что остракизм — дело прошлого, что ему больше не возродиться. Соответственно, нарративная традиция начала относиться к нему как к историческому феномену, требующему всестороннего изучения. Естественно, не мог не заставлять задумываться и тот вопрос, который мы в данный момент разбираем. Появляются первые попытки найти причины выхода остракизма из употребления. Правда, например, видный историк Феопомп (FGrHist. 115. F96), сообщая об изгнании Гипербола, тоже еще не вдается в обсуждение того, почему именно этот демагог стал последней жертвой остракизма. Впрочем, точно знать мы этого не можем, поскольку труд Феопомпа дошел лишь во фрагментах. То же можно сказать и о свидетельстве аттидографа Андротиона (FGrHist. 324. F43).

А вот уже Феофраст, также повествовавший об остракофории, которой подвергся Гипербол (fr. 139 Wimmer), первым из известных нам античных авторов специально отмечает (в трактате «Законы», ар. schol. Lucian. Tim. 30), что именно на нем прекратился обычай остракизма (έπί τούτου δέ και το έθος τού όστρακισμού κατελύθη). Следует полагать, что этот ученый тут же и объяснял, почему, по его мнению, это произошло, но, увы, в нашем распоряжении уже нет этого объяснения, которое было бы тем более ценным, что Феофраст, как мы уже говорили, занимался остракизмом так тщательно и скрупулезно, как, пожалуй, никто другой в античности. Касается последней остракофории в своей «Аттиде» и Филохор (FGrHist. 328. F30), говоря при этом: μόνος δέ Ύπέρβολος έκ των άδοξων έξωστρακίσθη διά μοχθηρίαν τρόπων, ού δι ύποψίαν τυραννίδος· μετά τούτον δέ κατελύθη τό έθος. Из этого отрывка можно понять, что аттидограф ставит в некую связь между собой два факта — применение остракизма к незнатному демагогу Гиперболу, «несвойственное» этому институту, и выход его из употребления. Вероятно, для него второе было обусловлено первым.