Из авторов более позднего времени Плутарх особенно интересовался проблемой прекращения применения остракизма; он обращается к данной теме в целом ряде своих биографий. При этом у херонейского биографа была вполне определенная, по-своему логичная точка зрения. Он неоднократно говорит об остракизме Гипербола (Plut. Ale. 13; Aristid. 7; Nie. 11), все время подчеркивая, что этот политик первым из людей «ничтожных и порочных» подпал под эту меру. Вот важнейшие суждения Плутарха по интересующему нас вопросу: ότε δ5 ήρξαντό τινες ανθρώπους άγεννεις και πονηρούς ύποβάλλειν τω πράγματι (sc. όστρακισμω), τελευταίον άπάντων Ύπέρβολον έξοστρακίσαντες έπαύσαντο (Plut. Aristid. 7);…δυσχεράνας ό δήμος ώς καθυβρισμένον τό πράγμα και προπεπηλακισμένον άφήκε παντελώς και κατέλυσεν (ibid.); και παραυτίκα μέν (после изгнания Гипербола. —
Иная версия прекращения функционирования остракизма предлагается схолиастом к Аристофану (Equ. 855), который говорит: μέχρι δέ Ύπερβόλου о όστρακισμός προελθών επ αύτού κατελύθη, μή ύπακούσαντος τω νόμω διά τήν άσθένειαν τήν γεγενημένην τοις Αθηναίων πράγμασιν ύστερον. Таким образом, этот автор считает, что остракизм перестал использоваться после Гипербола постольку, поскольку в делах афинян после этого наступило ухудшение. Имеются в виду последние годы Пелопоннесской войны, когда положение Афин, действительно, настолько ухудшилось, что было совершенно не до остракизма. Остальные античные (и византийские) авторы не привносят ничего нового в понимание проблемы.
Следовательно, можно сказать, что в нарративной традиции (во всяком случае, в ее сохранившейся до нашего времени части) зафиксированы две основные точки зрения на выход остракизма из употребления. Одна в наиболее развернутом виде представлена у Плутарха, другая отразилась в схолиях к Аристофану, а этот памятник, возможно, следует Феофрасту[980]
; в одной акцент делается на дискредитацию остракизма применением его к демагогу Гиперболу, во второй же — на обстоятельства внешнего характера, которые воспрепятствовали дальнейшему функционированию института. Иными словами, перед нами вновь противостояние двух версий традиции. С подобной ситуацией мы не раз сталкивались и ранее (противоречие между Андротионом и Аристотелем по вопросу о времени принятия закона об остракизме; расхождение между Филохором и Плутархом в трактовке числа 6000). Но если в предыдущих случаях нам приходилось выбирать между двумя свидетельствами, скрупулезно взвешивая всеА теперь обратимся к трактовкам причин рассматриваемого здесь события в современной историографии. В ней спектр различных объяснений оказывается еще более широким, чем в античности, причем — и это, на наш взгляд, достойно сожаления — каждый автор, настаивая на собственной точке зрения, отвергает при этом все остальные. Между тем, подчеркнем это еще раз, наиболее полного, всестороннего и внутренне непротиворечивого решения проблемы удастся достичь лишь в том случае, когда мы будем учитывать наличие ряда различных причин у одного и того же события.