Остракизм в Афинах

А между тем, заметим, эпидемия разразилась уже на самом первом этапе Пелопоннесской войны. И тем не менее уже через какой-то десяток лет численность граждан оказалась настолько восстановившейся, чтобы позволить проведение остракофории 415 г. до н. э. Таким образом, нам представляется, что, говоря о демографическом факторе, следует иметь в виду не столько абсолютные потери, сколько иное. А именно речь идет о том, что в силу постоянных военных действий очень большое число граждан постоянно или почти постоянно отсутствовало в полисе. Начиная с 415 г. до н. э. и вплоть до конца войны центр тяжести в военных действиях ощутимым образом сместился с сухопутных на морские операции. Особенно явно это стало тогда, когда спартанцы построили собственный сильный флот. Основные кампании велись и основные битвы происходили теперь почти исключительно на море, а не на суше. Морская же война имела, помимо прочего, ту специфику по сравнению с сухопутной, что она далеко не всегда позволяла гражданам, участвующим в ополчении (как гребцам, так и гоплитам, что в сумме давало весьма значительные цифры), возвратиться по домам на зимний период. А называя вещи своими именами — почти никогда не позволяла. Естественно, не возвращались в Афины отряды и экипажи, ведшие военные действия на Сицилии. Но то же можно сказать и о тех кампаниях, которые развертывались в Эгеиде в последующее десятилетие. Редко когда афинскому флоту (и, соответственно, войску) удавалось зимовать на родине; по большей части для этого использовались базы в восточной части Эгейского моря, например, на Самосе. А значит, на территории афинского полиса, то есть в пределах досягаемости, всегда, в любое время года отсутствовали тысячи граждан. Вот этот факт действительно не мог не отразиться на возможности достижения необходимого минимального количества голосующих на остракофории.

Все вышесказанное, как мы надеемся, позволяет дать максимально полный ответ на второй из двух обозначенных выше вопросов: почему, по каким причинам остракофория Гипербола стала последней, и именно на ней обычай остракизма прекратился. Как мы видели, здесь действовало сочетание факторов различного характера — внутри- и внешнеполитических, морально-идеологических, демографических. Значение ни одного из этих факторов не следует преувеличивать, отвергая или отодвигая на задний план остальные, и в то же время ни об одном из факторов не следует забывать. Повторим, они действовали в совокупности, образуя в своей сумме некую «критическую массу» препятствовавших проведению остракизма обстоятельств. Если бы хоть один фактор из числа вышеупомянутых отсутствовал, — то, кто знает, может быть, остальных оказалось бы и недостаточно. Мы лишний раз убеждаемся, что перед нами — комплексное явление, порожденное, соответственно, комплексом причин.

А тем временем, пока действовали эти конкретные факторы, обусловливавшие неприменение остракизма на протяжении ближайших за изгнанием Гипербола лет, в более скрытой от нас сфере подспудно совершались иные процессы, уже не конкретно-эмпирического, а сущностного и потому инвариантного характера. Речь идет о принципиальном изменении специфики политической жизни между V и IV вв. до н. э. Иным становилось всё — состав политической элиты (как персональный, так и социальный), ее идеология, практиковавшиеся ею механизмы приобретения и использования власти, отношение демоса к этой элите. Новые условия действительно не предусматривали и даже, пожалуй, не допускали использования остракизма; к ним куда больше подходили иные методы политической борьбы. Как раз этот аспект проблемы очень удачно изложен в работах К. Моссе, кратко охарактеризован нами выше, и вряд ли есть смысл на нем еще раз специально останавливаться. Среди ведущих политиков IV в. до н. э. больше не было потенциальных жертв остракизма, подходящих для этого института по своим, так сказать, основным параметрам (все они были, в сущности, «новыми политиками» по терминологии Коннора, демагогами, стоящими несравненно ближе во всех отношениях к Клеону и Гиперболу, нежели к Кимону или даже Периклу). Кроме того, в IV в. до н. э. значительно реже, чем в предшествующем столетии, складывалась ситуация биполярного противостояния двух авторитетных политических лидеров (а именно такая ситуация, как мы видели выше, обычно становилась основанием для проведения остракизма). Политический «космос» афинского полиса был теперь, если так можно выразиться, более населенным, чем прежде, но, за редчайшими исключениями, каждая «звезда» в этом «космосе» светила теперь более тускло, нежели в V в. до н. э.

Сказанное объясняет, почему возвращения к идее остракизма не произошло после того, как были преодолены все кризисы конца Пелопоннесской войны, политическая ситуация стабилизировалась и демографическое положение пошло на поправку (а случилось это, насколько можно судить, очень скоро, уже к самому началу IV в. до н. э.). Ясен, таким образом, ответ и на вопрос, почему в последнее столетие афинской демократии остракизму уже не было места.

* * *