Остракизм в Афинах

Ни Херсонес, ни Кирена, ни Аргос, ни Мегары, естественно, не могут похвастаться ничем подобным. Соответственно, для всех внеафинских групп граффити, предположительно интерпретируемых как острака для остракизма, необходим какой-то принципиально иной набор критериев, в большей степени приемлемый для них и не имеющий в виду специфически афинских условий. Выработка таких критериев, — по всей видимости, дело будущего. Надлежит помнить, помимо прочего, о том, что если мы не признаем тот или другой эпиграфический памятник остраконом, то на нас лежит onus probandi, и мы должны дать какую-то иную идентификацию этого памятника, как минимум не менее убедительную. В рамках данной работы мы попытаемся сделать лишь самые первые шаги на пути решения стоящей перед нами задачи — определения искомых критериев — и в связи с этим выскажем ряд замечаний по поводу сомнений, выражавшихся в связи с интерпретацией херсонесских остраконов[1100]. Ю. Г. Виноградов, поначалу высказывавший эти сомнения, впоследствии сам отказался от них. Однако, как говорится, littera scripta manet: предложенные им аргументы против трактовки острака из Херсонеса как бюллетеней для остракизма, будучи раз изложенными, стали историографическим фактом и поэтому требуют ответа.

Одной из причин, вызывавших сомнение в трактовке рассматриваемых памятников как остраконов для остракизма, была весьма ранняя дата древнейших из этих граффити — самое начало V в. до н. э. Получалось, что остракизм в Херсонесе, полисе на самой окраине греческого мира, начал применяться едва ли не раньше чем в самих Афинах. Ведь, как известно, закон Клисфена об остракизме был принят в последние годы V в. до н. э., а впервые воспользовались им в 487 г. до н. э., когда изгнали Гиппарха, сына Харма. Однако, на наш взгляд, сама по себе ранняя дата херсонесских острака не может опровергнуть их использование в ходе голосования на остракофориях. Дело в том, что пересказанный нами тезис, по сути дела, исходит из двух недоказанных посылок. Первая из них — соображение о том, что Клисфен придумал остракизм, так сказать, е nihilo, что до него этот институт ни в какой форме не существовал и изгнание политиков с помощью надписанных черепков не практиковалось. Выше (гл. II, п. 2) мы постарались показать, что это явно не так, что в архаическую эпоху можно говорить о «протоостракизме», который предшествовал классической клисфеновской процедуре. Таким образом, первая посылка оказывается не только недоказанной, но и попросту неверной.

Согласно второй посылке, родиной остракизма в греческом мире были Афины, все остальные полисы, где этот институт зафиксирован, заимствовали его из Афин и только из них, соответственно, остракизм нигде не мог появиться раньше, чем в Афинах. Это положение ввиду своего весьма широкого и общего характера требует специального разбора, к которому мы обратимся чуть ниже. А пока заметим, что перед нами чисто умозрительная конструкция, основанная не на фактах, а на догадках и по большей части на communis opinio. Ни в одном источнике не говорится, что Афины — родина остракизма, и тем более нигде не упоминается о том, что во все места, где остракизм употреблялся, он пришел из Афин. Только относительно Сиракуз есть прямое свидетельство о том, что тамошний петализм был создан по образцу афинского остракизма (Diod. XI. 86.5). Зачем же экстраполировать этот факт на все остальные случаи? Это кажется и маловероятным. Действительно, гораздо резоннее предположить, что херсонеситы, например, переняли остракизм не из Афин, с которыми у них в V в. до н. э. никаких особых связей не было, а из Мегар — своей «праметрополии», тем более что в Мегарах остракизм был, и это, как мы знаем, зафиксировано в традиции.