Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Вечером 14 марта друг Бэкона коммонер Уильям Кэвендиш (W. Cavendish, 2nd Earl of Devonshire; ок. 1591–1628) приехал в Йорк-хаус к болеющему Бэкону и рассказал ему о событиях в нижней палате. В тот же вечер сэр Фрэнсис написал Бекингему: «Ваша милость упомянули о Чистилище. Я сейчас нахожусь в нем, но мой дух спокоен… Я знаю, что у меня чистые руки и чистое сердце и, я надеюсь, чистый дом для моих друзей или слуг. Но и сам Иов, или какой-либо другой наисправедливейший судья, при такой охоте за свидетельствами (matters) против него, какая была начата в отношении меня, может в течение некоторого времени казаться бесчестным, особенно если мишень занимает высокое положение, а вся охота сводится к обвинению. По правде говоря, если это все и является сутью поста канцлера, то никто не пожелал бы подобрать государственную печать, даже если бы она валялась на пустоше Хенслоу-Хиз. Однако я уверен, что король или ваша милость тем или иным способом положат конец этим [моим] невзгодам»[1098].

На следующий день, 15 марта, Р. Фелипс доложил на утреннем заседании палаты общин, что удалось днем раньше выяснить в связи с «обвинениями лорда-канцлера в коррупции» (слово «взятка (bribe)» по деликатности пока не употреблялось)[1099]. Но в тот же день на послеполуденном заседании палаты прозвучала совершенно новая информация. Дж. Гастингс заявил, что «он дал сто фунтов лорду-канцлеру, сказав его милости, что он получил их от Обри… и прямо попросил лорда-канцлера о судебной защите (remedy) этого несчастного, упомянув, что он [Обри] бесконечно страдал от несправедливости в этом его деле по причине неправильно вынесенного решения. А две недели спустя он [Гастингс] сказал лорду-канцлеру, что, если ему придется давать показания под присягой, то он вынужден будет сказать правду и возложить все это (т. е. всю вину. – И. Д.) на его милость и потому умолял его, ради чести и репутации его милости, чтобы тот оказал Обри некоторую помошь и удовлетворил его ходатайство. Его милость ответил: „Хорошо, Джордж, если вы взвалите всю вину на меня, то я должен буду ее отрицать во имя моей чести“»[1100]. Чуть позднее, 17 марта, Гастингс уверял коммонеров, что взялся передать Бэкону деньги Обри исключительно «из жалости» к последнему, видя страдания истца и усмотрев в нем «the Anatomy of a Gentleman in his Person» (уж не знаю, как перевести на русский, чтоб звучало вразумительно)[1101]. Т. е. Гастингсу было жалко Обри, но не Бэкона, которому коммонер был многим обязан. Вообще же, поведение Гастингса в этой истории очень походит на шантаж. Заметим – Гастингс начал угрожать лорду-канцлеру через две недели после вручения коробочки, т. е. после того, как Бэкон (13 июля 1618 года или ранее) повторно вынес решение не в пользу Обри.

Но почему Гастингс изменил показания? Осознал нелепость своей первоначальной версии? Или на него кем-то было оказано давление? (Не следует забывать, что в это время упомянутый выше клерк Chancery Джон Черчилль продолжал давать показания, а руки Гастингса явно не были чисты, и Черчиллю наверняка было что рассказать о коммонере[1102].) Сам Гастингс впоследствии объяснял, что решил сказать правду «после долгой внутренней борьбы между долгом признательности [Бэкону] и честью»[1103]. Коммонеры истолковали слова Бэкона («если вы взвалите всю вину на меня, то я должен буду ее отрицать ради моей чести») по-разному. Одни сочли их косвенным признанием лордом-канцлером своей вины, другие поняли их иначе: Бэкон хотел сказать, что «если он [Гастингс] думает подобным обвинением запугать судью, то тот вынужден будет отрицать такое обвинение, защищая свою честь»[1104]. По мнению Н. Мэтьюз, в приведенных словах Бэкона слышится «нотка сожаления», что его юный друг оказался столь ненадежным[1105].

Признания Гастингса вызвали негодование некоторых коммонеров, хорошо знавших и Бэкона, и дело Обри. К примеру, Джон Финч заявил 15 марта, что «он всегда любил сэра Джорджа Гастингса, однако он должен сказать, что странно слышать от джентльмена столь благородного происхождения столь неблагодарные обвинения столь великого человека, с которым его [Гастингса] столь многое связывает и который теперь, возможно, должен будет погибнуть от показаний того, кто всегда был ему так близок и дорог. Я полагаю, что сэр Джордж Гастингс действительно взял деньги у Обри, но он никогда не давал их лорду-канцлеру»[1106]. В ответ на это обвинение Гастингс промолчал.

17 марта Финч[1107] снова выступил с критикой заявлений Гастингса: «Сначала я слышал, как он сказал, будто дал их [деньги] как подарок от себя, однако потом он утверждал, будто сказал милорду канцлеру, что это от Обри. Далее он настаивал, что недовольный истец писал письма милорду [канцлеру]. Но эти письма были отвергнуты и не заслушаны [палатой]. …Таким образом, мы не имеем достаточных оснований для обвинения столь великого лорда [т. е. Бэкона]»[1108].