Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

20 сентября король решил переложить штраф, наложенный на Бэкона парламентом, «на тех персон, которых он [Бэкон] сам назовет». Т. е. долг Бэкона казне в размере 40 тысяч фунтов перекладывался на доверенных лиц, что означало, что он никогда не будет взыскан. Зачем такие сложности? Не проще ли было просто простить долг? Дело в том, что четыре персоны, выбранные Бэконом, становились не просто его кредиторами, но кредиторами, которые имели приоритет над всеми прочими (при том что реально они не должны были ни выплачивать его штраф, ни требовать от него денег). Таким образом, король своим решением надежно защитил Бэкона от ситуации, когда все его прочие (не символические, но реальные) кредиторы одновременно потребовали бы возвращения долгов.

Теперь Бэкону нужно было добиться королевского прощения. Здесь все оказалось намного сложнее. Яков был готов простить Бэкона и даже подписал 12 октября соответствующую бумагу. Но во-первых, речь шла не о полном прощении, поскольку те ограничения, которые предусматривались приговором парламента (запрет на занятие государственных должностей и проживание в Лондоне), оставались в силе. А во-вторых, против даже частичного прощения бывшего лорда-канцлера выступил новый лорд-хранитель Джон Уильямс (именно он должен был поставить печать на документ с подписью короля). Уильямс полагал, что лучше бы дождаться окончания работы парламента, который должен был возобновить работу в ноябре 1621 года, ибо парламентарии могут счесть, что Его Величество слишком много прощает Бэкону, а это, в свою очередь, «может нанести ущерб служению королю, чести милорда Бекингема» и в конечном счете самому Бэкону[1219]. Король прислушался к мнению Уильямса.

В итоге дело застопорилось. Сэр Фрэнсис решил обратиться за помощью к Бекингему, но безрезультатно. Уильямс успел убедить фаворита в том, что с прощением лучше не торопиться. Более того, Бэкону было отказано в продлении срока его пребывания в Лондоне до Рождества («be gone to Gorhambury», – повелел Яков), т. е. король и Бекингем решили воспрепятствовать всяким контактам членов парламента с бывшим лордом-канцлером во избежании «a great and general distaste»[1220].

Застопорилось и решение вопроса о денежных выплатах («pensions») Бэкону. Лордом-казначеем в сентябре 1621 года был назначен старый sparring partner Бэкона Л. Кранфилд, который, естественно, не торопился решать финансовые проблемы сэра Фрэнсиса. Но даже если бы Кранфилд и захотел помочь опальному экс-канцлеру, ему бы это вряд ли удалось, поскольку в октябре 1621 года Тайный совет принял решение прекратить на неопределенное время выплаты всех «пенсионов». (Впрочем, принятию такого решения способствовал сам Кранфилд. Когда он вступил в должность лорда-казначея, правительство оказалось на грани банкротства. Расходы казны намного превысили ее доходы, и долг короны достиг астрономической цифры в 900 000 фунтов стерлингов. Чтобы выйти из этой ситуации, требовалось сократить расходы. Поэтому Кранфилд согласился возглавить казначейство только после заверения короля, что выплата всех пенсий будет приостановлена.)

Впрочем, Кранфилд не проигнорировал обращение Бэкона вовсе, и в декабре 1621 года (возможно, по рекомендации короля или Бекингема) было составлено новое предписание на выплату Бэкону пенсиона. Разумеется, это не означало, что Бэкон сразу же получит свои деньги. Кренфилд дотошно контролировал выплаты казначейства, и без его письменного распоряжения никакие платежи не могли быть произведены. Однако король, по-видимому, вмешался, и в январе 1622 года сэр Фрэнсис получил первую выплату. Ему был назначен годовой пенсион в 1200 фунтов на двенадцать лет. Получив деньги, Бэкон тут же возобновил свои хлопоты относительно возможности беспрепятственно приезжать в Лондон. А кроме того, он надеялся получить от короны некоторую дополнительную финансовую помощь.

В конце 1621 года отношение Бекингема к Бэкону заметно охладилось. Причиной стал отказ сэра Фрэнсиса продать (а точнее, сдать в долгосрочную аренду) Йорк-хаус фавориту. С чисто финансовой точки зрения продажа дома была для Бэкона делом выгодным. Но была еще и другая сторона, о чем он откровенно написал Бекингему: «Если ваша милость изволит испытывать неудовольствие относительно Йорк-хауса, то умоляю вас понять меня. Такое решение было бы для меня равнозначно еще одному приговору, даже более тяжкому, чем первый»[1221]. Позднее другому желающему купить Йорк-хаус – герцогу Ленноксу – Бэкон ответил детальней: «Мне очень горько отказывать вашей светлости в чем бы то ни было, но сейчас я уверен, что вы меня простите. Йорк-хаус – это дом, где умер мой отец, где появился на свет я и где я хотел бы испустить свой последний вздох, если на то будет Божья воля и милость короля… Как бы там ни было, но с Йорк-хаусом я не расстанусь ни за какие деньги и блага»[1222].