Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Сначала несколько слов о жанровой принадлежности повести. Ясно, что, в отличие от подавляющего числа прочих сочинений Бэкона, «New Atlantis» относится к литературе, в настоящее время характеризуемой несколько неопределенным термином «fiction», который имеет, в свою очередь, весьма широкий спектр значений – беллетристика, художественная литература, вымысел, выдумка, фантастика. К какому типу «фикшен» относится сочинение сэра Фрэнсиса? Принято считать, что это утопия, причем один из ее классических образцов, в силу чего некоторые издательства публикуют под одним корешком «Утопию» Т. Мора, «New Atlantis» и «Город Солнца» Т. Кампанеллы. Заметим, что Бэкон в своей повести один раз упоминает об «Утопии» Т. Мора, правда, не указывая ни названия сочинения, ни имени автора[1356]. Когда Бэкон писал «New Atlantis», термин «утопия (Utopia)» уже стал нарицательным[1357]. В частности, он использовал его в эссе «О ростовщичестве (Of Usurie)»: «все толки об уничтожении ростовщичества являются праздными. Всегда и всюду оно было – не в одном, так в другом виде. Так что с этим замыслом надо отправляться в Утопию»[1358]. Однако вопрос о жанровой принадлежности «New Atlantis» не прост. Текст Бэкона, как будет показано далее, лишен очень многих черт, характерных для утопической литературы.

Но прежде чем продолжать разговор о жанровой принадлежности «New Atlantis», уместно обратиться к бэконианскому пониманию поэзии и вообще литературы и искусств. Все человеческое знание сэр Фрэнсис делил «на историю, поэзию и философию в соответствии с тремя интеллектуальными способностями: памятью, воображением, рассудком»: «история соответствует памяти, поэзия – воображению, философия – рассудку»[1359]. При этом под поэзией Бэкон понимает «своего рода вымышленную историю (by poesy here I mean nothing else than feigned history or fables)»[1360], которую он толковал «расширительно, считая стихотворную форму выражения сравнительно несущественной», «проза поэтична в той мере, в какой художественна, т. е. представляет собой творение вольного воображения»[1361]. Поэзия, подобно истории, говорит о единичных предметах, «но созданных с помощью воображения и похожих на те, которые являются предметами подлинной истории (confictorum ad similitudinem illorum quae in historia vera memorantur)»[1362]. Бэкон акцентирует внимание на том, что «поэзия, очевидно, в изобилии дает человеческой природе именно то, чего не может ей дать история, и так или иначе удовлетворяет человеческий ум хотя бы тенями вещей за отсутствием вещей действительных»[1363]. Иными словами, поэзия (и вообще литература и искусство) дает человеку то, по чему он скучает, то, чего он лишен. Особенно велика потребность в поэзии «в самые грубые эпохи» и среди варваров («in the rudest ages and among barbarous peoples»[1364]).

В данном контексте важно также упомянуть об отношении Бэкона к тому, что он называл «параболической поэзией», поэзией аллегорий и мифов, которая, по его определению, есть «история, выражающая абстрактные понятия посредством чувственных образов»[1365]. Одна из ее функций состоит, по мысли Бэкона, в том, чтобы «скрывать истинный смысл (it serves… for an infoldment) особенно тех вещей, достоинство которых требует, чтобы они были скрыты от взоров непосвященных каким-то покровом; и именно поэтому таинства религии, секреты политики, глубины философии облекаются в одежды басен и аллегорий (fables or parables)»[1366].