Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона

Здесь уместно сделать несколько общих замечаний, касающихся сути претензий Бэкона, причем даже не только, а иногда и не столько, к самому Стагириту, сколько к схоластическому перипатетизму вообще.

В историко-научной и историко-философской литературе антиаристотелизм Бэкона подчеркивается постоянно. Бэконианская критика Аристотеля и его последователей фактически опиралась на убежденность в неэффективности методологических идей и установок греческого философа, в частности потому, что рассуждения последнего не были основаны на тщательном и систематическом изучении природных объектов и явлений. Аристотель, этот, по словам английского мыслителя, «Felix doctrinae praedo»[484], извратил науку силлогизмом, подчинив ее требованиям формальной логики, уместной в построении аргументов, но бесплодной в получении полезных результатов[485], т. е. сделав ее неэффективной.

Именно против понимания формальной логики как универсального средства познания и восстал Бэкон. По свидетельству его первого биографа и духовника Уильяма Роули (William Rawley; ок. 1588–1667), Бэкон всегда высоко ценил Аристотеля, но не любил силлогистический метод последнего за его «бесплодность» и пригодность только для «споров и раздоров»[486].

Бэкон прекрасно понимал, что эпоха интеллектуальной революции уже наступила. Это видно, в частности, из текста «Нового Органона»: «…из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и память людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы плодотворны для науки или полезны для ее развития. Пустых, заброшенных областей во времени не меньше, чем в пространстве. По справедливости, можно насчитать только три периода наук: один – у греков, другой – у римлян, третий – у нас, т. е. у западных народов Европы, и каждому из них можно уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать арабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они скорее подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ей вес»[487].

Если схоласты, как выразился Бэкон, «установили некую диктатуру в науках (dictaturam quondam in scientiis invaserunt)»[488], в результате чего «философия и умозрительные науки (scientiae intellectualis)»[489] оказались плодовиты в спорах, но бесплодны в делах («controversiarum… ferax, operum effoeta est[490]»), то в «механических искусствах», где поощрялись и практиковались коллективные усилия, сложилась противоположная ситуация: эти искусства «как бы восприняв какое-то живительное дуновение, с каждым днем возрастают и совершенствуются (quotidie crescent et perficiuntur) и, являясь у первых своих творцов по большей части грубыми и как бы тяжеловесными и бесформенными, в дальнейшем приобретают все новые достоинства и какое-то изящество, так что скорее прекратятся и изменятся стремления и желания людей, чем эти искусства дойдут до предела своего совершенствования»[491]. Однако, несмотря на это обстоятельство, практические искусства также нуждаются в реформировании, поскольку «многие, пустившиеся в плавание по волнам опыта и почти сделавшиеся механиками, все же в самом опыте прибегают к какому-то зыбкому пути исследования и не следуют какому-либо определенному закону. Кроме того, большинство из них поставило перед собой какие-то ничтожные задачи, считая чем-то великим, если им удастся произвести на свет какое-нибудь единственное изобретение – замысел столь же ограниченный, сколь и неразумный»[492]. Традиционная практика механических искусств, т. е. практика ремесленника, основана на удаче, на игре случая, а не на знании причин явлений и законах природы, поэтому, учитывая трудности познания, «приходится оставить всякую надежду на суждения людей, почерпнутые из их собственных сил, и также на случайную удачу (in rebus tam duris, de judicio hominum ex vi propria, aut etiam de felicitate fortuita, desperandum est)»[493].

Таким образом, главная претензия Бэкона к аристотелевской методологии и практике натурфилософского поиска, а также к практическому знанию ремесленников состояла в том, что эти знания и деятельность не позволяли (правда, по разным причинам) получить новую, когнитивно значимую информацию о природе, т. е., говоря в современных наукометрических терминах, числитель в формуле эффективности (эффективность = результаты (в данном случае: новые знания) / ресурсные затраты) оказывался неприемлемо малым. В этом суть претензий Бэкона к аристотелизму, особенно схоластическому. Теперь о нюансах.