Островитянин

Накинул на плечи пиджак и отправился на холм. Когда я достиг пастбища, где были коровы, там уже собрались люди. Среди прочих — и поэт с палкой в руках, потому что у него тогда имелась корова — и подобных ей на ярмарке не найти: черная как смоль, холеная, она могла давать, когда была в порядке, в год три бочонка молока[95]. Туша у нее была тоже превосходная.

«Ну что ж, — сказал я сам себе, — сегодня поэт не отвлечет меня понапрасну от работы, как это случилось, когда он мне повстречался в тот день, как я резал торф». С тех пор на холме мы с ним не сталкивались.

— А ты знаешь кусочек из «Песни осла»[96]? — спросил он меня.

— Немножко знаю, но хотелось бы узнать еще.

— А у тебя в кармане есть бумага? Если да, тогда вынимай, и перо тоже. Сейчас самое время, потому что скоро все стихи и песни, что я когда-либо написал, уйдут вместе со мной в могилу, — если, конечно, ты их не запишешь.

Тон его мне не очень понравился, потому что мне совсем не хотелось сидеть на кочке сырым холодным вечером. Но у поэта не заняло бы много времени сложить про меня стих, от которого твоему покорному слуге сделалось бы не очень хорошо. Все мы, кто был там, присели у канавы, и наш поэт затянул свою песню. Здесь я приведу одну строфу для примера. Она не хуже любой другой из тех, что ты можешь найти в книге или просто на бумаге. Читал он так:

— Нет сегодня мне покоя,
получил письмо такое:
мне положат сорок фунтов,
коль смогу вернуться в строй я.

Я не знаю, как мне быть.

Лучше бы повременить.
Иль уж взять с военных
деньги и с судьбою не шутить?

Уверяю тебя, дорогой друг, что к тому времени, как я записал с десяток куплетов и весь вечер у меня опять пропал даром, я очень хотел, чтоб никакого поэта на этом свете больше не было и чтоб с его стихами пришлось потом иметь дело кому угодно, только не мне.

Прежде чем вся писанина оказалась на бумаге, была уже темная ночь. Все мы пошли по своим домам, а коровы вернулись в деревню задолго до нас.

— Ничего себе, — сказала мама, — что же тебя задержало в такую холодную ветреную ночь, когда уж и коровы вернулись домой?

Я рассказал ей всю правду.

— Ох, у поэта у самого, должно быть, совсем немного ума — проторчать на вершине холма столько времени! А у тебя теперь вся еда остыла, — заметила она мне.

Я заглотил с десяток совершенно холодных картошек — правда, к ним было немного горячего молока и рыбы — и после опять вышел на улицу. Тогда в деревне был один дом, где собиралась вся молодежь, и парни, и девушки, вместе просиживали там всю ночь. Чтобы отдать должное и этому дому, и молодым людям, которые там встречались, я с гордостью могу заявить, что никаких безобразий там не случалось за все мои шестьдесят семь лет.

Там мы провели друг с другом вечер в отличном настроении, до тех пор пока не оказалось уже порядком за полночь. Я пришел домой и лег спать. Уже спал или, может, только прикорнул, когда услышал, как в дверь довольно грубо застучали. Поскольку уже проснулся, я быстро вскочил и открыл дверь. Человек просунул голову внутрь, но поскольку было очень темно, я не понял, кто это, пока он не заговорил.

— Одевайся! День замечательный, — сказал голос.

Тогда я понял, кто это был: Диармад Ветрогон.

— Поешь, и поедем на Иниш-Вик-Ивлин. Поживем там несколько дней, будут нам кролики, тюлени — и, наверно, кто-нибудь из тамошних женщин тоже составит нам компанию, — сказал он. — Ну давай, не тяни.

Я слышал немало голосов, которые предлагали мне и более странные вещи. Не так уж непривычно для меня было проводить время в компании молодых женщин, особенно если в их числе та, что в то время была мне дороже всех женщин Ирландии. Я быстро собрался и приготовился; когда подошел к причалу, все меня уже ждали. День был чудесный, и мы плыли без приключений, пока не достигли острова на западе. Там жила большая семья — дети уже выросли, и все обитавшие на Камне выбрались на берег гавани. В тот день можно было подумать, будто этот остров — Тир на нОг[97].

Когда мы добрались до дома, для нас там все уже приготовили, что только можно, поскольку хозяева давно заметили лодку на подходе. Диармад в ту минуту так повеселел, что сорвал с себя шляпу и кинулся за стол в таком настроении, будто достиг рая. Поев, мы отправились на охоту, и вся молодежь, что жила на Камне, пошла за компанию с нами — и парни, и девушки. День выдался чудный. Кролики бежали впереди нас, собаки — за ними; псам удалось схватить только одного, а двое других унесли ноги. Правду сказать, я провел почти все время после обеда в обществе девушек, и это сказалось: охота у меня не задалась.

В лодке нас было шестеро. Четверо сидели друг напротив друга. Со мной вместе на охоте из наших не оказалось никого, только парни и девушки с острова; и когда они добыли для меня дюжину кроликов, сказали:

— Пойдем домой, хватит с тебя на сегодня. Завтра мы тебе еще полные силки наловим.