Освещенные окна

Кому же предстоял этот выбор? Далеко не все врачи санпоезда приносили присягу, согласно которой они должны были «во всякое время помогать по лучшему своему разумению прибегающим к их помощи страждущим». Но и те, что не приносили, оставляя раненых, жертвовали ими для спасения собственной жизни. Это относилось и к сестрам. Кроме профессионального выбора был и политический, и первый подпирал второй: для тех, кто хотел остаться, он был естественной опорой. Понимали ли это те, кто не мог или не хотел остаться? Да, понимали. Одни, нацепив ленточку «С нами бог», могли рассчитывать на благополучный исход, для других неизвестность попахивала расстрелом. Лишь немногие ясно различали свой путь в психологической буре, разыгравшейся в санпоезде, затерянном на станции Балашов.

Лев пошел разыскивать командира бригады.

«Уже немолодой человек, бывший офицер царской армии, он сообщил мне мало утешительного, —

пишет брат. —

Бригада пробивалась с тяжелыми боями, у белых было громадное превосходство сил».

Он обрадовался, узнав, что Лев — бактериолог. В годы первой мировой войны он был в немецком плену, и в его руки случайно попал старый, заброшенный микроскоп. С тех пор мир для него преобразился: каждую свободную минуту он проводил над микроскопом.

— Подумайте, доктор! Стоит ли вам связывать свою судьбу с нами? У вас дело в руках. Белые в плен наших бойцов не берут.

— От судьбы не уйдешь, — ответил Лев и попросил назначить его в один из полков кавалерийской бригады.

Так он стал — ненадолго — старшим врачом 204-го Сердобского полка.

Если бы после этого разговора он со своими медсестрами, не теряя времени, присоединился к бригаде, ему не пришлось бы ночью разыскивать ее по Полярной звезде и он не был бы вынужден первый и последний раз в своей жизни убить человека.

Получив назначение, он отправился навестить раненых в околоток полка, помещавшийся в полуразрушенном каменном здании, недалеко от железной дороги.

«Под вечер стала слышна артиллерийская канонада, а позже — и пулеметная и ружейная трескотня, —

пишет он. —

Сестры и я быстро собрались и побежали в околоток. Никто не пошел с нами, но нас завалили письмами. Мы бежали по тропинке вдоль полотна. Тропинка была еле видна. Когда мы пробежали половину пути, стали свистать пули. По-видимому, косынки сестер были видны в темноте, и по ним откуда-то стреляли. Я сорвал косынки, и мы побежали дальше.

Прибежали мы поздно. В околотке уже никого не было. Что было делать? Возвращаться мы не могли, вероятно, нас предали бы. Со мной две женщины, за которых я отвечаю. Стало уже совсем темно, куда же бежать? Я понимал, что пробиваться наша бригада могла только на север. Сориентировавшись по Полярной звезде, мы быстро пошли по дороге, ведущей в северном направлении. Через некоторое время нас нагнала телега. Я подскочил к ней и попросил крестьянина подвезти нас до ближайшей станции. Вместо ответа он ударил меня так, что я упал, и погнал лошадь».

То, что произошло через несколько минут, можно объяснить только сверхъестественным напряжением, сил. Лев вскочил, догнал телегу, погромыхивавшую уже довольно далеко, впрыгнул в нее и попытался отнять у хозяина вожжи.

«Завязалась борьба, —

пишет он, —

и весьма серьезная. Хотя крестьянин и был уже лет пятидесяти, но он оказался весьма сильным, и под градом кулачных ударов я едва удержался в телеге. Совершенно озверев, я схватил его за горло. Что-то хрустнуло, он сразу весь обмяк, и я сбросил его с телеги».

Сестры были уже далеко. Он вернулся за ними, подхватил их на телегу и погнал лошаденку вперед.