Освещенные окна

Горячий май змеился. Каждый волос —
В расправленном дыму. На баррикадах
Жакен, Валлес, Тринкэ. Последней местью
Вздуваются сухие вены. Горечь
Дымит во рту. Там взвод федералистов
Бросается в атаку…
Париж — костер. Заря едва плетется
Сквозь заросли порохового дыма…

Я писал хуже, чем Кумминг, но в другом ключе, быть может догадываясь, что подражать Антокольскому хотя и соблазнительно, но просто.

3

В голодной Москве, с торчащими через форточки трубами времянок, с балаганами Охотного ряда, раскрашенного кубистами, с картами фронта на площадях, с окнами РОСТА, в которых каждые три-четыре дня появлялись новые плакаты, шла настойчивая, острая литературная жизнь. О ней написано много, и, к своему удивлению, я нашел в одном из сборников СОПО (Союза поэтов) упоминание о «Зеленой мастерской» — так называлась маленькая группа, в которую входил и я. Не помню, чтобы мы хоть раз собрались в полном составе. Кажется, среди нас одно время была талантливая Н. Д. Вольпина. Была грустная горбатая девушка с необыкновенно большими глазами, о которой говорили, что она — бывшая княжна — истинная поэтесса, насколько я могу судить по воспоминаниям тех лет. Был Теодор Левит, юноша необычайных способностей и познаний. Но был и Я. Полонский, однофамилец знаменитого поэта, впоследствии ставший известным врачом-гинекологом.

Почти каждый вечер мы встречались в Кафе Союза поэтов на Тверской.

Об этом кафе писали многие, но предпочтение, по-видимому, следует отдать воспоминаниям М. Д. Ройзмана «Все, что я помню о Есенине» («Советская Россия», 1973). Они бесстрастны. В самой неуклюжести, с которой написаны некоторые главы, чувствуется настоятельная правдивость. Почти одновременно издательство «Искусство» выпустило воспоминания художника В. П. Комарденкова «Дни минувшие». И эта книга — скромная, потому что автор мало пишет о себе и много о других — читается с признательностью и интересом. Но в деталях авторы расходятся; В. П. Комарденков пишет, например, что помещение для Кафе Союза поэтов оборудовал именно он вместе с художником Анненковым, который вскоре исчез, оставив всю работу на автора воспоминаний. Между тем Ройзман даже не упоминает Комарденкова.

О знаменитых брюках Василия Каменского, распластанных вдоль центральной стены рядом с клеткой из-под яиц, пишут оба. Но Комарденков утверждает, что под этим сооружением была какая-то хвастливая фраза Каменского, а на жердочке в клетке выставлена надпись: «Птичка улетела». Ройзман уточняет: под брюками белыми буквами были выведены строки:

Будем помнить Стеньку,
Мы от Стеньки, Стеньки кость,
И пока горяч кистень, куй,
Чтоб звенела молодость.

Он же пишет, что вдоль стены были гротескные рисунки и цитаты из Блока, Белого, Брюсова, имажинистов. Под красной лодкой были крупно выведены строки Есенина:

Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.

Я не помню ни распластанных брюк Каменского, ни клетки из-под яиц — может быть, эта композиция надоела какому-нибудь нетерпеливому посетителю и, не долго думая, он сорвал ее со стены. Это случалось. Но стена, пестро расписанная стихами и рисунками, вспыхнула передо мной с удивительной остротой: Ройзман описал ее с хозяйской заботливостью — скупо, но точно.

В кафе было два зальца: первое — побольше, с эстрадой, на которой читали стихи. Лестница в три-четыре ступеньки с зеркалами по сторонам вела в другое зальце — поменьше. Нам, маленьким поэтам, ходить в это зальце не полагалось: там днем заседали, а по вечерам пили — не только желудевый кофе — члены правления и гости, знаменитые люди.

4

Это произошло после вечера буриме — стихотворений на заданные рифмы. Председательствовал Брюсов. Он прочел рифмы, показавшиеся мне довольно слабыми, и наступила тишина, которую можно было бы назвать торжественной, если бы в верхнем зальце не шумели ничевоки во главе с хорошеньким, как девушка, Рюриком Роком. Поэты, у которых всегда был немного заговорщицкий вид, особенно когда они уединялись по двое, по трое, принялись за дело.

Опустив глаза, прямой, скрестив руки на груди, Брюсов сидел на эстраде в черном сюртуке, с крестьянским скуластым лицом, внушавшим самозабвенную любовь к русской поэзии. Он тоже сочинял, но в уме, в та время как мы наперегонки марали наши блокноты.