Освещенные окна

Для наглядности я предложил им просклонять фамилию «Поливанов», — человек, которого они так уважали, имел, казалось бы, право на именительный падеж. Но после оживленного обсуждения мои ученики заявили, что «Поливанов» — родительный множественного, потому что слово оканчивается на «ов». То, что фамилия при этом не изменялась, с их точки зрения не имело значения.

Когда мы дошли до творительного, пригодилась фраза Син Ли: «Ван убил Се Хун-шина куриным яйцом». Бессмыслица не только помогла делу, но подсказала мне совсем другой способ преподавания. Я вдруг понял, что надо «показывать» язык, рисовать его и даже разыгрывать как на сцене, если это возможно. Звукоподражательные слова, например, оказались прекрасным средством для понимания и запоминания. «Кукареку» означало петуха, но мои ученики сразу же сообразили, что надо запомнить не образ слова, а слово. «Гром, треск, свист, топот, хохот» — я составлял предложения, изображая эти слова, а потом китайцы, с моей помощью, составляли из них группы понятий…

В поисках звукоподражательных слов я впервые раскрыл «Толковый словарь» Даля — и понял, что, в сущности, почти не знаю языка, на котором не только говорю, но пытаюсь писать стихи и рассказы.

Словарь Даля

Еще в гимназии я заучил знаменитую формулу Ломоносова:

«Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с богом, французским с друзьями, немецким с неприятельми, италианским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».

Я не смел сомневаться в определении Ломоносова, тем более что по этим немногим словам легко было понять, почему художественная литература в старину называлась «изящной». Но мне казалось, что нельзя отдавать предпочтение одному языку перед другим, так же как нельзя гордиться, например, цветом кожи. Однако, открыв «Толковый словарь» Даля, я действительно почувствовал если не гордость, так по меньшей мере радостное изумление. Это было так, как если бы на утлой лодочке я приплыл к необъятной стране, которая была полна неожиданностей, невиданного и неслыханного богатства, причем не упавшего с неба, а всегда, ежедневно и ежечасно существовавшего рядом со мной. Мне понравилось, что Даль не был поклонником грамматики. В «Речи о русском говоре, прочитанной на заседании Общества любителей российской словесности», он говорил, что грамматические указания в его словаре «вообще скудны, потому что оказываются то ничтожными и бесполезными, то сбивчивыми и ложными: язык наш нынешний грамматике не поддается».

Меня поразил его решительный отказ от общих определений, его вещественность, его воинствующая, суровая простота — она-то и вела к многообразию оттенков, к широкому взгляду на каждое слово, закрепленное живым, разговорным примером. Этот пример мог быть пословицей, прибауткой, загадкой, поверьем, приметой, а иногда даже дельным советом. И все это было к месту, то есть к слову, которое точно озарялось, приходило в себя, открывало глаза. Можно ли было с большей меткостью сказать о вялом, неуверенном собеседнике, что у него «слово слову костыль подает»?

Уже и тогда я понял, что словарь Даля не просто перечень сотен тысяч слов, а смелая попытка охватить все стороны русской жизни. Не только вещественное, но и нравственное ее выражение. В самой истории создания этого необычайного труда был священный обет, исполнение почти непреодолимой и все же преодоленной задачи.

«У тебя же что-то было»

1

Наши занятия продолжались недолго — месяца четыре, и я не берусь утверждать, что научил китайцев говорить по-русски, — находясь постоянно среди русских, они сами кое-чему научились.

На каникулы я уехал в Псков, а вернувшись, нашел в маленькой комнате под лестницей только Син Ли, который так радостно кинулся ко мне, что я был и удивлен и тронут. Впрочем, он был не один. Молодая женщина с грубоватым, но приятным лицом весело сказала «Здравствуйте», когда я вошел, и сразу же принялась накрывать на стол. В каморке был теперь не только стол, но и кровать, покрытая добротным одеялом, и буфетик, на котором рядом с примусом стояла горка посуды.

Син Ли женился. Более того: молодая женщина, протянувшая мне руку лопаточкой и скромно представившаяся «Маня», по-видимому, вскоре намеревалась подарить ему сына или дочку.