От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Я жила в Сан-Франциско
Мое сердце было в Манхэттене
Не было ни смысла, ни связи,
Когда слышала грустные гудки ночью,
хрупкие воплощения женственности
Эти 3 тона (последний самый звучный)
были как предупреждения, хайку-муэдзины на заре
Звонок раздался днем
«Фрэнк, неужели это ты?»

Я просыпалась, продрогнув на заре

в деревянном доме, как на старом корабле,
Оставаясь закутанной весь день,
сидя на крыльце, чтобы подставиться первому солнцу
Я жила возле парка, чья глубокая зелень
над моими плечами охлаждала мою жизнь
Отказывал ли мне дух, становился унылым?
Я хотела освободиться от всех поэтических прикрас,
от долга, от постоянного раздражения
меня в ней, какова более величавая цель
бытия? Заниматься ей зачем? (Зачем, Фрэнк?)
Заставить энергию заплясать и т. д.

В моем пальто – капюшон ужасов

Я ходила по городу или по
надвигающемуся землетрясению. Что это было?
Зловещие дни. Улицы сияли
галлюцинаторным светом, падавшим на грустных собак,
слишком много религиозных людей, либо женщина,
озадачившая меня нерешительным взглядом
возле пустого стадиона
Я пошла обратно, испуганная
своей собственной тьмой
Потом Фрэнк позвонил и сказал:
«Что, еще не перестала ныть?
Можешь ли вдохнуть запах эвкалипта
Побывала ли ты у Тихого океана?
„Пока искренна и свободна /зови
Музы́ку пока вены взбухают“»
он пел, цитируя метафизика:
«Разве тебе не известен секрет, как
проснуться и увидеть, что тебя нет, но
это живет, разве не видишь, что все явления
гораздо важнее этого?
Мне всегда это нравилось.
«Всегда? – я вскричала, желая ему поверить.
«Да». «Но объясни подробнее! Как ты можешь, если
это грустно и мертво? «Но в том-то и дело!
Если! Его нет. Оно не хочет существовать
Ты хочешь жить?» Он разгорячился от своей песни
«Конечно, мне не приходится справляться в эти дни
со столькими трудностями, как ты. В эти годы.
Но мне и впрямь не хватает цвета, архитектуры,
разговора. Ты знаешь, это была жизнь!
А умереть – такое оскорбление. Все-таки
Я был влюблен в дыхание и любил
обнимать других, возлюбленных,
своим телом». Он вздохнул & рассмеялся
Он был не совсем таким, каким я его запомнила
Не менее щедрым, но более абстрактным
Да есть ли у него голос теперь, я подумала
или я все это придумала посреди
этого долгого дня, с трубкой в руке сейчас
набирая Манхэттен.

1989 Ян Пробштейн

Ложь