Летом девятьсот восемнадцатогоЯ читал «Джунгли», а следом«Великолепные изыскания». Осенью тойУмер отец, и меня забралаТетка к себе в Чикаго.И я поехал на бойниНа трамвае вечером зимним,В ореоле зловонья, руки в карманах,Я по грязному снегу шагалПо улицам грязным, глядя стыдливоВ лица людей,Которые днем оставались дома.Искореженные, исхудавшие лица,Заморенные, ущемленные умы, лица,Как у престарелыхПолубезумных обитателейБогаделен. ХищныеЛица малюток.Когда запачканные сумерки сгущались,Под зелеными газовыми фонарями,Под брызжущимися пурпурными дуговыми лампамиДвигались лица людей, идущихС работы домой, и седи них былиОживленные недавним ударом надежды,И были горестные и стыдливые, былиУмные и дурашливые, а по большей частиУнылые и пустые, лишенные жизни,Одна ослепляющая усталость, хуже,Чем у затравленного зверя.Кислые испарения тысячиУжинов – жареной картошкиИ тушеной капусты – сочились на улицу, удушая.Меня захлестывали головокружение и тошнота,Я ощущал, как из моего страданияЯрость чудовищная растет,А из ярости – ясная клятва.Сегодня зло чистоплотноИ процветает вовсю, но гнездитсяВсюду оно, и не надоТрамвая, чтоб его обнаружить,Но это точно такое же зло.И страданье, и ярость.И клятвы такие же точно.1966 Алексей Парин
Дискриминация
Ничего не имею против людского рода.Я к ним даже привыкЗа последние двадцать пять лет.Не возражаю, если они сидят рядомСо мной в трамвае или едятВ одних и тех же ресторанах, еслиТолько не за одним столом.Однако не могу одобрить,Когда женщина, которую уважаю,Танцует с одним из них. Я пыталсяПриглашать их к себе домойБезуспешно. Мне бы должно бытьБезразлично, если бы моя сестраВышла замуж за одного из них. ДажеЕсли по любви, подумайте о детях.Искусство у них интересное,Но, несомненно, варварское.Уверен, если им дать возможность,Они прикончат нас в кроватях.И вы должны признать, что они смердят.1966 Ян Пробштейн