От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Розы надевшие розы
Радуются зеркалам.
Розы надевшие розы явно рады
И самим их надевшим цветам.
Розы надевшие розы гибнут –
Встает зеркало за спиной.
Молодеть мы не молодеем, а розы
Всё гибнут.
Женщинам и мужчинам – свадьбы-похороны,
Зарождаться и истребляться чинной
Колонной.
Розам – гибнуть на ложе из роз,
Их оплакивать – зеркалам в пустоте.

1950 Иван Соколов

Орфей в аду

Когда он впервые играл в аду
Он был до абсурда уверен в себе. Даже заглушая шум бесформенных огней
И музыкальный автомат с воем проклятых
Некоторые из них слышали его. В верхнем мире
Он заставлял камни слушать.
Это было не совсем как теперь. И люди, которых он помнил,
Были тоже другими. Он начал всматриваться в лица,
Задаваясь вопросом, был ли весь ад лишен музыки.
Он попробовал спеть старую песню, но боль
Вопила из музыкального автомата и яркого костра
Отшвыривая лица и он услышал голос: «Орфей!»
Он был у входа опять
И маленький трехголовый песик залаял на него.
Позже он вспомнит все эти мертвые голоса
И назовет их Эвридика.

1950 Ян Пробштейн

Любой дурак может войти в океан

Любой дурак может войти в океан
Но нужна Богиня,
Чтоб из него выйти.
Что верно об океанах, верно, конечно,
О лабиринтах и стихах. Когда начинаешь плыть
Сквозь быстрину ритмов и водоросли метафор,
Нужно быть хорошим пловцом или прирожденной Богиней,
Чтоб совладать с ними.
Гляди, как морские выдры прыгают бурно
В середине стихотворения
Они столь жизнерадостно и миролюбиво играют там, где едва движется вода.
Можешь преодолеть все волны и скалы,
Дойдя до середины стиха, чтоб их коснуться,
Но когда ты вдоволь насытился блаженством вод
И захочешь двинуться обратно,
Тогда-то и начинаются всякие проделки,
И если ты не поэт или выдра или что-то сверхъестественное,
Ты утонешь, дорогой. Ты утонешь.
Любой грек может завлечь тебя в лабиринт,
Но нужен герой, чтобы выбраться из него.
Что верно насчет лабиринтов, верно, конечно,
О любви и памяти. Когда начнешь вспоминать.

1950 Ян Пробштейн

Завитушки на гробовой доске

Прогуливаться с мертвецом по улицам или вести с ним беседу за чашкой кофе в заведении общепита было бы поведением совсем пропащего эксцентрика. Пригласить труп в гости на тет-а-тет, теребить его в четырех стенах своей комнаты или же в четырех стенах рассказа, где давка-то пострашнее будет, – такую эксцентричность простят и не заметят.

Рассказ тесней номера в дешевой гостинице; он теснее даже утроб, из которых мы появились на свет. Заталкивать в него сколь-нибудь крупного мертвеца настоящее надругательство над последним. Чтобы такого впихнуть (да хотя бы одно его тело) в домовину считаных абзацев, всего придется перекрутить и покорячить; негнущиеся руки, протянувшиеся ноги – либо обкарнывай, либо выламывай с концами. В памяти шурует трупное окоченение; облик его деревенеет и упирается что есть сил. Чтобы впихнуть его в рассказ, придется покалечить.