Читаем От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США полностью

От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Владимир Валентинович Фещенко , Ян Эмильевич Пробштейн

Потом, когда автор, весь в мыле, добился-таки успеха, захлопнул наконец свой гроб с абзацами и в образцовом раже заколачивает крышку, чтобы придавленное ею тело не вырвалось наружу, – что потом? Вот гроб теперь при нем, некрупный ящик правильной формы, внутри труп, всё это дело можно неплохо загнать на рынке, где, собственно, таковые ящики имеют хождение – и как все-таки славно миновали все острые углы, и эксцентрики заметно меньше, и уж точно солидней барыш, чем тот, что вообще возможно извлечь из прогулок по улицам с мертвецом.

Покупатели, правда, жалуются. Гробы, за какой ни возьмись, все на одно лицо. Гроб встречается коричневого, либо серого, либо бордового (исключительно редко – черного) цвета; покупатели жалуются, что ни один на человека не похож.

Покупатели правы. Внешние стенки гроба целиком почти сколочены из писателя, его описаний, чувств его, фантазий, скорбей – о трупе внутри мало что говорит, то есть вообще ничего. Ничего, кроме горстки оброненных слов. Но именно эти слова, и только они одни, придают рассказу дополнительное измерение, говорят о том, что в гробу скрыто пространство. Вот почему стоит мне приняться читать рассказ, как я перескакиваю через все абзацы с авторским повествованием и сосредотачиваю свое внимание на диалогах. (Вот они – завитушки на гробовой доске.)

«Стоит мне приняться читать рассказ», – сказал Кен, оторвав взгляд от своей чашки кофе, – «как я перескакиваю через все абзацы с авторским повествованием и сосредотачиваю свое внимание на диалогах». Он сделал короткую паузу. «Это они – завитушки на гробовой доске», – добавил он, как бы в скобках.

Кен, понятно, и есть наш мертвец. Заколачиваемая сейчас мной доска – его гроб. В заколачивании гробов есть, очевидно, свой галлюцинаторный эффект. Стоит мне вбить гвоздь во внешнюю стенку гроба, как тут же доносится эхо того, кто вбивает свой гвоздь изнутри. В этом-то вся загвоздка нашего похоронного дела; поди разберись, кто внутри, а кто снаружи, живые ли хоронят своих мертвецов или мертвецы хоронят живых.

«Мертвецы хоронят живых», – сказал Кен. Он натянул на плечи пальто и пошел гулять, держась впереди меня на несколько ярдов. «Мертвецы никогда не возвращались к живым; это живые возвращаются к мертвецам. Люди разыскивают ими же обретаемых призраков». Он молча прошел еще несколько шагов, так и держась впереди, и встал как вкопанный. Он наклонился над массивным ящиком и взглянул на меня едва ли не с жалостью. «Кажется, меня сейчас стошнит», – сказал он.

Кажется, меня сейчас стошнит.

1950 Иван Соколов

Вторая вагонная песня для Гэри

Когда поезда прибывают в странные городаГраждане выходят встречать странников.Я люблю тебя, Джек, он сказалЯ люблю тебя, Джек, он сказалНа другой станции.Когда пассажиры приезжают из странных городовГраждане выходят помочь странникам.Я люблю тебя, Джек, он сказалЯ люблю тебя, Джек, он сказалС другой станции.Граждане добры к проезжающим странникамИ кормят их и целуют их в губы с добротой.Я иду по невероятным улицамЯ иду по невероятным улицамВ странном городе.Ночью в холодных новых постелях радушно принятые странникиВыполняют в памяти обещанья города.Я просыпаюсь с любовью к тебеЯ просыпаюсь с любовью к тебеНа последней станции года.Они говорят до свиданья горожанам и городуПризнают что они были добры к чужакам.Я оставляю свою любовь с тобой.Я оставляю свою любовь с тобой.В городе этом странном.

1952 Ян Пробштейн

Стихотворение для дня ДАДА в кабаке «Плейс» 1 апреля 1958 года

i

У барменаГлаза цвета спелых абрикосовЛегко ублажаем как кассовый аппарат онЛюбит искусство и хорошие шутки.ШлепГотова картинаХлопГотов стишок.ОнМыХохочем.