От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США

Никто в точности не знает
Как в точности выглядят тучи на небе
Или очертания гор под ними
Или в каком направлении плывут рыбы.
Никто в точности не знает.
Глаз ревнив ко всему, что движется
А сердце слишком далеко
Погребено в песке
И не расскажет.

Они отправляются в плавание

Эти глубинные синие создания
Минуя нас, словно они солнечный блеск
Гляди
Эти плавники, эти закрытые глаза,
Наслаждаются каждой каплей океана.

Я забрался в постель опечаленный в ту ночь

Не мог прикоснуться к его пальцам. Увидеть всплеск
Воды
Шумное движение тучи
Напор горбатых гор
В глубине песков на краю пустыни.

1957 Ян Пробштейн

Бриллиант

Перевод для Роберта Джоунса

Бриллиант
Лежит там
В сердце луны или в ветвях или в моей наготе
И во вселенной ничего подобного бриллианту нет
Ничего в целом сознанье.

Стихотворение – это чайка, сидящая на пирсе на грани океана.

Собака воет на луну

Собака воет на ветви
Собака воет на наготу
Собака воет с чистым сознаньем.

Я требую, чтобы стих был чист, как брюшко чайки.

Вселенная распадется и откроет бриллиант

Два слова, зовущие чайку, мирно плывут там
среди волн.
Собака сдохла там с луной, с ветвями, с моей
наготой
И во вселенной ничего подобного бриллианту нет
Ничего в целом сознанье.

1957 Ян Пробштейн

Из книги «Из Лорки»

Дорогой Лорка!

Мне бы хотелось делать стихи из реальных предметов. Чтобы лимон был лимоном, который читатель бы мог разрезать, выжать или лизнуть, – реальным лимоном, как когда в коллаже газета остается реальной газетой. Мне бы хотелось, чтобы у меня в стихах луна была реальной луной, которая могла бы вдруг скрыться за никак со стихами не связанной тучей, – луной, целиком и полностью свободной от образов. Воображение лишь представляет реальность. Мне бы хотелось на нее указать, разоблачить реальность, сделать стихотворение, лишенное каких-либо звуков кроме звука вздымающегося указательного пальца.

Мы оба пытались освободиться от образов (ты – с самого начала, а я – только когда достаточно повзрослел, чтобы попытки всё связать воедино потеряли свою привлекательность), пытались делать предметы зримыми, а не делать из них картинки (phantasia non imaginari[207]). Как легко выдумать прекрасного юношу в эротическом забытье или даже в более истинном воображении сна. Как сложно взять юношу в синем купальном костюме, на которого я глядел без какого-либо умысла, как глядят на какое-нибудь дерево, и сделать его столь же зримым в стихах, как зримо дерево, не образом или картинкой сделать его, но чем-то живым – схваченным навек структурою слов. Живые луны, живые лимоны, живые юноши в купальных костюмах. Стихотворение – коллаж из реальности.

Но тления не избежать, напоминает нам разум. Всё реальное загнивает и оказывается на помойке. На приклеенном к холсту и покрытом шеллаком лимоне заводится грибок, газета повествует о делах дикой давности на забытом уже жаргоне, у юноши давно свои внуки. Да, но помои реального проникают и в нынешнее мироздание, делая зримыми уже свои теперь новые предметы: один лимон окликает другой, газета вызывает газету, юноша звонит другу. Дотлевая свой век, всякая вещь вызывает к жизни свой эквивалент.

Связей не существует – но есть соответствия. Только благодаря этому поэт может передать реальные предметы, перевести их через языковые границы с той же легкостью, что и через временные пласты. Мне никогда не увидеть в Калифорнии такое же дерево, как то, что ты видел в Испании, запах и вкус того лимона не перепутаешь с этим, но разгадка такова: во всяком месте и во всякое время найдется хоть один такой реальный предмет, который будет соответствовать твоему – тот лимон может стать этим лимоном, а может – этим кусочком морской капусты, или этим конкретным серым цветом в этом вот океане. Не надо этот лимон себе представлять – надо его обнаружить.